Восстание в казарме
Шрифт:
Но хитрость в первый же момент не удалась.
– На фронт не поедем!
– прямо кричали солдаты.
– Пусть англичане и американцы убираются из Архангельска!
– Хватит, повоевали!
Шевцов зашёл в соседнюю роту, но и там услыхал такие же ответы. Солдаты наотрез отказались возвратить винтовки и требовали отмены приказа об отправке на фронт.
Полковник всё же надеялся уговорить солдат. Но вскоре по ротам разнеслась весть, что казармы окружены англичанами. Шевцов понимал: это подольёт масла в огонь. Его возмущало ещё и то, что ротные и взводные офицеры
Когда Шевцов вторично зашёл в казармы, солдаты просто не стали с ним разговаривать. Они уже находились у окон, готовые открыть огонь.
В ответ на свои слова он только слышал:
– Уберите англичан! Долой палачей!
Убедившись, что он бессилен изменить положение, полковник ушёл.
Лопатин то сидел на своей койке, то бродил по казарме, перепуганный всем, что происходило вокруг.
– Нужно арестовать офицеров!
– предложил Лосев.
– Тогда они побоятся стрелять по казарме.
Тут же была собрана команда для ареста офицеров. Но только команда во главе с Лосевым направилась было из помещения, как на улице грянул выстрел бомбомёта. За ним последовал второй. Переливчато, длинными очередями затрещали пулемёты. Из оконных рам со звоном посыпались стёкла.
Лосев подскочил к окну и щёлкнул затвором. Первый ответный выстрел прогремел в каменных стенах казармы оглушительно. Лопатин вскочил с койки и в страхе побежал к двери.
Солдаты заняли все подоконники и открыли частый огонь. Но патронов было мало, и скоро из окон и с чердака казармы стали лишь изредка раздаваться одиночные выстрелы.
Между тем бомбомёты и пулемёты остервенело били по казарме. Пули врезались в штукатурку и осыпали её. Пороховой дым смешивался с известковой пылью и туманил воздух.
Вдруг послышался душераздирающий крик. Никто из солдат не мог понять, что произошло. Они не знали, что прапорщик Лебяжий с несколькими другими офицерами подослали в казарму предателей, чтобы наводить среди восставших панику.
Лосев увидел в окно, как с крыльца казармы сбегают солдаты и накапливаются на плацу. Он осмотрелся: в казарме людей оставалось всё меньше и меньше. Стрелять было нечем - патроны кончились.
Он присел на койку и опустил голову. Его окружили оставшиеся товарищи.
– Нужно выходить, - сказал кто-то глухо.
– Один в поле не воин. Хуже, если нас нескольких здесь возьмут. А всех вместе не пересудишь.
– Да, - с горечью согласился Лосев и поднялся.
– Придётся выходить.
Они медленно спустились по лестнице, вышли на крыльцо и потом на плац.
11
Лопатин был уже на плацу. Винтовку он оставил где-то на лестнице. Он не помнил, как оказался в строю своего взвода. Только злые глаза прапорщика Лебяжьего, метавшегося с пистолетом перед строем, заставили Лопатина очнуться. Он смотрел на длинное и высокое здание казармы с перебитыми стёклами, и ему казалось, что он в самом деле очнулся после тяжёлого сна.
В морозном воздухе повисли, медленно расползаясь и тая, зловеще-сизые клочья дыма.
Полк вытянулся длинными и неровными шеренгами. На середине плаца толпились офицеры.
К шеренгам подошёл незнакомый полковник. Последовала, команда "смирно". Её повторили ротные командиры.
– Командующий возмущён беспорядками и требует выдать зачинщиков бунта. Полковник замолчал. Он выжидал. Шеренги стояли в гнетущей тишине.
– Иначе, - полковник резко разделял слова, - каждый... десятый... будет... расстрелян!
Строй по-прежнему хранил молчание. Лопатин видел, как перед шеренгой появился ротный.
– Кто подстрекал, а?!
– кричал он, перебегая с одного места на другое и выискивая среди солдат тех, кто назовёт первые фамилии. Но солдаты молчали, потупив взоры.
Полковник повторил своё требование. Солдаты молчали.
Лопатин знал нескольких самых беспокойных солдат из своей роты. "Что с ними сделают? Расстреляют? А чем они виноваты?
– мучительно думал он.
– Нет, не возьму на себя такой грех. Пусть говорят другие".
В это время полковник отошёл на середину плаца и через несколько минут вернулся. Он подозвал ротных командиров.
По команде первая полурота на правом фланге отделилась от общего строя и направилась на середину плаца.
Снова послышалась команда.
– По порядку номеров... рассчитайсь! Строй пришёл в движение и снова замер. Что они замышляют?
– Р-р-рассчитайсь!
– Первый, - тихо сказал правофланговый, не повернув головы, и по передней шеренге так же тихо пошло: второй... третий... четвёртый...
Счёт приближался к Лопатину. Восемьдесят второй, восемьдесят третий... восемьдесят седьмой...
– Восемьдесят девятый, - почти шёпотом сказал сосед.
– Девяностый, - продолжил Лопатин. И счёт пошёл? дальше - тихий, необычный, не солдатский.
Счёт ещё не дошёл до конца, когда командир полка с середины плаца махнул рукой.
"Скоро ли всё это закончится?
– с тоской подумал Лопатин.
– Скорей бы в казарму! Нет, не в казарму, а домой, в родную деревню, к отцу, к Аннушке...". Ему опять отчётливо представилась тихая, спокойная жизнь дома. Тёплый летний вечер. Белые облака плывут над деревней. Слышится мычание коров, лениво бредущих с поскотины. Мать выходит встречать свою Пеструху. Аннушка на огороде песню затянула, хочет, чтобы услышал её Ванюшка. Ждёт, когда он подойдёт к изгороди. Солнце остывает, склоняясь к лесной опушке на кладбищенской горе.
Новая команда вывела Лопатина из раздумья.
– Десятый, двадцатый, тридцатый... девяностый, сотый... десять шагов вперёд... марш!
"Он девяностый. Ему выходить. Зачем? Неужели?!"
Он остался стоять на месте, а земля плаца почему-то наклонилась и пошла, пошла куда-то в сторону, вместе с видневшимися вдали постройками, заборами, кустарниками.
– Оглох, скотина?
– Лебяжий схватил его за воротник шинели и рванул на себя.
Лопатин не видел и не слышал, как строй заволновался и приглушённый ропот прокатился по шеренге. Но на другой стороне плаца в полной готовности стояли пулемёты.