Восстание в крепости
Шрифт:
Командир опять украдкой глянул на окно.
Да, он был центром внимания. Красноречивые женские взгляды, приветливые улыбки не могли в эту минуту не напомнить ему прошлое.
Вспомнилось, как семь-восемь лет назад, накануне массовых политических выступлений рабочих, он вот так же, на коне, проезжал по улицам Харькова и Одессы. Дамы и девушки посылали ему из окон высоких домов воздушные поцелуи. Галантно кланяясь, он отвечал им тем же. Некоторые женщины, не таясь, с улыбкой подмаргивали ему. Это были не очень молодые и, как он полагал, замужние женщины. Что же касается юных девушек, те были более сдержанны
Да, в те дни он и сам был молод. В его пышных бакенбардах нельзя было найти ни одного седого волоса. А сейчас… Залысины на висках почему-то потянулись к макушке. В тщательно закрученных усах появились серебряные нити. Чувства определенно охладели. Навстречу бурным порывам страстей задул северный ветер приближающейся старости, который все иссушил в его душе, все умертвил и заморозил.
И тем не менее подполковник только-только поднимался на новую ступень лестницы своей славы — той славы, которая ни с чем не сравнима. Он удостоился исключительной и небывалой чести. Он заслужил высокое доверие его императорского величества.
В памяти Добровольского навсегда останутся слова, сказанные ему в тот момент, когда он, стоя на коленях перед государем, произносил клятву верности.
Император сказал:
«Солдат, я тебе верю!»
Эти слова сладостной музыкой звучали в его ушах всю дорогу от Харькова. Отныне Добровольский твердо решил посвятить себя одной высокой цели — преданно служить государю, во что бы то ни стало оправдать оказанное ему доверие, пусть даже ценой жизни.
Сейчас Добровольский и сам не узнавал своего некогда пылкого сердца, замиравшего даже от легкого шелеста женских юбок. Он превратился в засохший бесчувственный пень.
Отчего же тогда дрогнули суровые складки у рта, стоило ему услышать звонкий, задорный смех? Может быть, это был прилив всепобеждающей чувственности? Увы, нет… Это была слабая вспышка угасающего костра былых страстей, едва слышный, умирающий отголосок эха, порожденного давно прозвучавшим орудийным залпом. Это было мгновенное желание, след привычки, еще не смытый дождем времени…
Впрочем, командир батальона быстро взял себя в руки, его лицо опять стало каменным, а взгляд застывшим, устремленным в одну точку. Сейчас ему больше хотелось походить на героя, чем на кавалера, который привык нравиться дамам. Тщеславие в его душе взяло верх над всеми другими чувствами.
Да, он был солдат, до последней капли крови преданный своему государю.
На вокзале в Харькове в ответ на слезы своих дряхлых родителей он сказал бесстрастно и холодно:
— Я сделаю все, чтобы оправдать доверие государя императора. Это мой священный долг. Я верю в свою звезду, верю, что вернусь с Кавказа живым и невредимым.
Эти слова, произнесенные не за бокалом шампанского в разгар дружеской пирушки, заставили его бедную мать еще сильнее разрыдаться.
Сознавая, насколько он выше всех окружающих, подполковник Добровольский даже отказался выпить с товарищами на прощанье, твердо и решительно заявив:
— Поднимать бокалы накануне выступления — развлечение, достойное слабодушных. Мне такое взбадривание не нужно!
Следуя впереди своего батальона, маршировавшего по улицам маленького провинциального городка, подполковник Добровольский обо всех, даже неприятных
Батальон приближался к церковной площади. Кое-кто из жителей обратил внимание на то, что винтовки у некоторых солдат не имели штыков. Удивительная вещь!.. Однако это не сразу бросалось в глаза: солдаты с ружьями без штыков были так равномерно расставлены по рядам батальона, что этот изъян в вооружении могли заметить только острые, всевидящие глаза охотников, которых, кстати сказать, было немало среди жителей городка.
Действительно, винтовка у каждого третьего или четвертого солдата не имела штыка. Вскоре те же зоркие глаза охотников обнаружили еще одну странную деталь: винтовки, у которых не было штыков, не имели и затворов.
В толпе недоуменно пожимали плечами. Каждый объяснял это явление по-своему.
Городской пристав Кукиев в новом мундире с эполетами вот уже больше часа ждал прибытия батальона. Поеживаясь от утренней прохлады, он переминался с ноги на ногу и вертел во все стороны головой, напоминая собой курицу, которая никак не может снести яйцо. Пристав то громко отдавал приказания стоявшему рядом мирзе [2] , то что-то подолгу шептал ему на ухо. Мирза, вытягивая вперед морщинистую, как у черепахи, шею, либо отвечал приставу почтительным покачиванием головы, либо дрожащей рукой делал какие-то пометки в большом блокноте в коленкоровом переплете.
2
Мирза — канцелярский писарь.
Сегодня пристав Кукиев с особой тщательностью напомадил и подкрутил свои длинные, рыжеватые усы, подбритые снизу еще накануне вечером. На их фоне отчетливо выделялись его синие, как селезенка, губы, обрамляющие два ряда больших желтоватых зубов. Жесткая щетина покрывала щеки блюстителя порядка, из ноздрей выглядывали пучки волос. Близкие Кукиева знали, почему он избегает часто бриться: густые волосы на лице скрывали неприглядную деталь — рваную ноздрю. Концы усов соединялись с пышными, уже тронутыми сединой бакенбардами. Лоб у Кукиева был высокий и красивый. Что касается носа, то он стрелой спускался вниз ото лба и как бы вонзался своим острым концом в треугольник усов.
Время тянулось медленно. Кукиев терял терпение, нервничал, поминутно прогуливался взад и вперед по площади, заложив руки за спину.
«Ах, голова садовая! — проклинал себя в душе пристав. — Ну что теперь народ скажет?! Вот, мол, городское начальство! Бегает, как мальчишка, по площади, дрожит… Сразу видно, что боится прибытия старшего по чину начальника!»
Кукиев выискивал повод, чтобы излить на кого-нибудь свою желчь. Теперь он стал вдруг без всякой причины покрикивать на мирзу. Но тот, как назло, с рабской покорностью соглашался с каждым его словом, стремглав кидаясь выполнять малейшее приказание.