Восточная Пруссия глазами советских переселенцев
Шрифт:
ГАКО. Ф. 183. Оп. 5. Д. 136. Л. 37.
Некоторые наши собеседники сам термин «политические репрессии»
толковали очень широко, считая таковыми, например, преследования по
знаменитому сталинскому указу от 26 июня 1940 года. Только за три месяца
(август-октябрь 1946 года) судами области было рассмотрено таких дел 844, то
есть людей судили за опоздания и самовольный уход с работы.
Так, Петр Арсентьевич В ачаев навсегда лишился
Мои старшие братья и сестра Матрена учились в ФЗО, а там всегда был
голод. Вот они и убегали домой чего-нибудь поесть. И за это их поймали и
посадили. Сестру на семь лет. Отправили работать на военный завод. И
однажды, когда там разминировали что-то, произошел взрыв, и моя сестра
погибла. Нам сказали, что это был несчастный случай.
’1— За религию преследовали очень сильно, — считает Октябрина Ивановна
Мешковская.В соседнем доме жила одна бабушка, которая верила в Бога. Так
вот, однажды днем, часа в два-три, когда мы играли на улице, пришел мужчина в
сером костюме; в кармане у него лежал пистолет. Старушки не было дома, он ее
ждал, развлекаясь тем, что стрелял по птицам из пистолета. Когда она пришла,
он ее увел. Больше я ее не видела.
В результате многочисленных бесед у нас сложилось впечатление, что нет
оснований говорить о хоть сколько-нибудь масштабных политических репрессиях
на территории нашей области.
А вот о своей собственной судьбе рассказала Екатерина Максимовна
Коркина. В 50-е годы она вела дневник, в котором описала свои злоключения:
арест, следствие, суд, свое хождение по лагерям. Она приехала в Калининград
вместе с двумя дочерьми из Сталинска (Кузбасс) по вызову мужа, офицера-
фронтовика. Это случилось в феврале 1946 года. Работу по своей специальности
учительницы найти оказалось непросто, поэтому пришлось устроиться старшим
нормировщиком в авторемонтную базу Балтфлота.
Однажды поздним вечером 21 февраля 1948 года к ней на квартиру пришли
сотрудники МГБ и предъявили ордер на арест и проведение
обыска. Искали долго. Просмотрели всю переписку, перевернули чемо- даны,
сделали опись имущества. Вся процедура длилась около двух часов. Затем Е. М.
Коркину увезли.
Из дневника Е. М. Коркиной:
«Меня привезли в величественное здание на площади Победы (нынешнее
здание КГБ), там находилась внутренняя тюрьма МГБ. Здесь дважды выясняли
мои анкетные данные, а дежурный еще спросил, нет ли со мной оружия. Не глупо
ли задавать такой вопрос, если меня
“личный" обыск <...> Во время обыска я стояла лицом к стенке. У меня отобрали
99
резинки, шпильки, часы, кольцо и отдали мою одежду. Я вся дрожала от ужаса и
холода. Охранница нажала кнопку, и явились двое до зубов вооруженных
конвоиров. У них были винтовки, а в кобуре револьвер. “Не много ли, — подумала
я, — для помещения, откуда выхода уже нет, и для женщины, которая потеряла
зрение из-за без конца льющихся слез?"»
Причиной ареста стало письмо, которое Е. М. Коркина написала в ЦК ВКП(б).
Вот рассказ о нем: «В 46-47-м годах через порт отправлялись какие-то продукты
за границу, а нам самим есть было нечего. В порту произошла забастовка. Туда
послали солдат, об этом много говорили в городе. «Знаете ли вы, что творится в
Калининграде?» — с таких примерно слов начиналось письмо. И еще я писала:
«Как в нашем государстве может быть забастовка? Мы что-то неправильно
делаем, если такое происходит». На следствии на меня напирали: «Ты там была?
Ты сама видела?»
Кроме того, в своем письме Екатерина Максимовна1 писала о бедственном
положении гражданского немецкого населения, в особенности детей и женщин.
Из-за этого она, собственно, и взялась за письмо: «Последней каплей, которая
вынудила меня написать в ЦК, был один случай. У нас во дворе была собака.
Кормили ее чем могли, в основном остатками со стола. Однажды я увидела, как
из собачьей миски ели торопливо, подбирая последние крохи, двое испуганных и
голодных немецких ребятишек. Это было невыносимо видеть. Я разрыдалась и
вскоре села за письмо». На следствии и в суде ее обвинили в том, что она жалеет
немецких женщин и детей, тогда как немцы не щадили наших женщин и детей.
Екатерина Максимовна отвечала: «Эта женщины и дети, сироты, не виноваты в
том, что началась война. У меня тоже погибли родные на войне, и я готова была
растерзать немцев. Но здесь я не могла видеть их страдания».
Из дневника Е. М. Коркиной:
«На шестые сутки открывается дверь и выкрикивают мою фамилию. И повели
меня снова по коридорам и лестницам и ввели в кабинет следователя — очень
обаятельного, милого человека. Я всего боялась: боялась говорить, боялась
возражать, боялась оспаривать. Они хотели добиться от меня любыми
средствами признания, в том, что письмо в ЦК ВКП(б) я писала вместе с мужем и