Восток. Запад. Цивилизация
Шрифт:
Шаг.
Ноги вязнут в песке. И море гремит где-то рядом, будто волны из железа. А дракон… дракон ждет. Чего?
– Доброго… дня, если тут день, – говорю я.
И он чуть склоняет голову.
Глаза светлые.
И красивый, зараза этакая. Как все драконы. Знает о том. Скалится и выдыхает облачко дыма, которое я разгоняю рукой.
– Давай вот без этого. И так настроения нет.
Что сказать.
Изнанка мира она такая… Изнанка. И главное, там, во снах, все было куда ярче.
Еще шаг.
И мы стоим друг напротив друга. Он протягивает руку, и… и я не ощущаю прикосновения.
– Даже так… Почти уже.
– Что?
Ненавижу, когда недоговаривают.
И когда просить приходится.
А мне придется.
Не за себя, но…
– Я видела, как ты… почти умер. И мне жаль.
– Не стоит. Это было очень давно.
– Тогда почему я видела?
– Любое событие оставляет следы. И чем оно… – Дракон махнул рукой. – Чем оно ярче для тех, с кем происходит, тем след глубже. Драконы оставляют глубокий след.
– А твоя смерть – яркое для тебя событие.
– Кровь потянулась к крови.
Ясно. Ну дальше-то чего?
– Мой муж… – Я сглотнула. Все одно ведь придется. И спрашивать, и просить. – Он умирает. Видишь? Это вот… в нем. Темное.
– Вижу, – кивнул дракон.
– Как это убрать?
– Никак.
– То есть он умрет?!
Я не согласна! Я… не хочу! Не могу! Он не имеет права умереть! Может, я замуж выходила без особой радости, но теперь-то… теперь точно знаю, что он не имеет права умереть и бросить меня!
Я попыталась представить, что его нет.
Просто нет.
Раз, и…
И ощутила настолько сильную боль, что сердце заныло. И раскололось. Пополам. И еще раз. А следом я сама, словно стеклянная, рассыпалась на тысячу и одну часть, чтобы собраться…
Собраться и выдохнуть столп пламени.
– Охренеть! Еще один дракон!
Найджел Сент-Ортон, оказалось, не всегда выражается как будущий герцог.
Чарльз успел отступить в сторону, хотя его все одно окатило пламенем. И пусть даже мир не настоящий, пламя было жарким. Наверное, в настоящем он бы вовсе сгорел.
– Не бойся, – сказал тот, другой дракон, улыбаясь. – Как ты можешь сгореть в ее огне, когда он – часть тебя. А ты – часть ее?
– Это образно?
– Это конкретно. Вы связаны.
Да. Точно.
Брак.
Старый храм. И клятва, на которую вдруг отозвались боги. И… какие боги?
– Творец многолик, – спокойно сказал дракон. – Издревле нам было даровано право разделить свою жизнь и полет на двоих. И да, им пользовались… когда-то давно. Очень давно. Когда мир был юным, а драконы верили в любовь.
– И… что потом?
–
– Мы случайно.
– И такое бывает. Тяжеловато идет, но это с непривычки. В полете нужна практика. – Дракон следил взглядом за Мелисентой. – Вы оказались в нужном месте, а ее кровь была достаточно яркой, чтобы зажглась искра. И тот, кто был до нас, услышал. Слова ли. Просьбу ли. Просто кровь… Так что, человек, тебе повезло.
– Знаю. Стало быть, проклятье… меня не убьет?
– Будь она в полной мере драконом, точно не убило бы. На драконов проклятья не действуют. Такие, во всяком случае. А так – сложно сказать. Но… – Улыбка стала предвкушающей. – Я знаю, как можно проверить.
И дракон махнул рукой.
– Ближе, дети. Подойдите ближе. Вы просили совета? И у меня есть что сказать. Поиграем?
Бал.
Эва не так себе его представляла. Совсем-совсем не так. Дом тонет в огнях. Сад вокруг него украшен бумажными фонариками, и в каждом горит свеча. И кажется, что сам этот сад полыхает.
Красная дорожка.
Смех.
Музыка доносится из распахнутых дверей. Слуги кланяются. Пахнет цветами и духами. Какое все…
– Прекрати. – Виктория рядом. – Не думай, иначе все испортишь.
Не думать.
Сложно не думать, когда тянет как раз думать! Но Эва пытается. Ее взгляд скользит, пытаясь зацепиться хоть за что-то.
Белый мрамор пола.
Малахит.
И зеркала. Зеркал как-то слишком уж много, и из-за них холл кажется еще больше. Настоящий лабиринт.
– Барышни. – Им кланяются.
И объявляют.
Мама…
Не думать. Нет никого. Только Эва. И Виктория. Они похожи – впервые, пожалуй, с рождения. И зеркала это подтверждают, хотя все одно Тори чуть бледнее.
И волосы ее темнее.
В них – тонкий венок из живых цветов. На шее – нить жемчуга. А Эве досталась брошь. Платья у них почти одинаковые, ровно настолько, насколько это допустимо. Только у Эвы – из бледно-золотого атласа, а у Тори – тафта, та молочная, с легким розовым отливом, который редко кому идет.
Но Тори – идет.
– Дамы… – Хозяйка дома появляется внезапно, едва не сбивая на неправильные мысли. – Я счастлива видеть вас…
Голос ее звонок.
И сама она удивительно красива. Настолько, что Эва даже почти забывает про… про то, о чем нельзя думать. Ее губы шевелятся. Она что-то говорит этой великолепной женщине, в которую по слухам влюблен сам император.
Или был влюблен?
Интересно, это правда? Если так, то императрице должно быть обидно. Эва бы точно обиделась, если бы ее муж…