Вот моя деревня
Шрифт:
— О проблемах с детьми, расскажите.
— У меня, лично, нет проблем с ребятами, я воспринимаю их такими, какие они есть, ведь, они часть моей жизни. С любыми вопросами, проблемами всегда могут подойти. А к кому им ещё идти? У большинства, кроме воспитателей и сотрудников дома, никого нет. Судьба каждого ребенка — это особая история. Книжку можно написать. Я вот никак не могу дождаться, чтобы появилась писательница, которая судьбы детей вот таких обнародовала бы.
В это время в дверях приемной появился худющий пацан. Он был одет в видавшие виды майку и шорты. Коленки были основательно содраны. Под глазами залегли черные круги. Сами же голубые
— Я, это… поздравить… Нин Михалну… — в руке пацан держал какую-то поделку.
«Нин Михална» увидела его. Пригласила.
— Заходи, Димка. Заходи. Вот посмотрите на Диму. Ему идти в первый класс. Он считает, до десяти пока, знаком с буквами. У него хороший слух, он хорошо двигается. Несмотря на то, что у него нарушение осанки и вальгусная стопа. А видели бы вы его два года назад! Падал на ровном месте. Святым духом питался.
— Как это?
— Ну, не ел ничего! А у воспитателя их сколько? Может она каждого накормить? Нет. Димка-результат работы всего педколлектива. В него вложили душу многие люди. Этот бедолага с трех месяцев по детским домам. Представляете, чего натерпелся?
Ремонт
Лешка Хромой рьяно взялся за дело. Она увидела, что работать он может, поэтому просьба об авансе ее не смутила. Приходил он ровно в девять, гладко выбритый, в кепчонке на голове, прикрывавшей начинающую лысеть голову, и в майке, позволявшей увидеть неплохие бицепсы. Она угощала его кофе, и он удалялся облицовывать стены гипсоплитой. В обед она полноценно кормила его борщом, котлетами, поила чаем. Он хвалил обеды, благодарил вполне искренне. Он производил впечатление культурного человека, а не деревенского алкоголика. Однако чай с каждым днем становился все крепче. Лешка проявил инициативу в приготовлении чая собственными руками. И она увидела, что за день кончается пачка рассыпного, цейлонского. По сути, Лешка пил чефир. Сеансы чаепития, совмещенные с перекурами стали участятся.
В шесть рабочий день заканчивался. Она видела, что он устает, и явно волочит ногу. Женское сердце жалостливо и Виктория отнеслась к этому факту сочувственно. Она знала, что и отец у него болен, и вот-вот отдаст Богу душу.
Лешка попросил денег на скутер, мол, к отцу в больницу ездить, да и стройматриалы, могу захватить, привезти. Дело быстрей пойдет. Она выдала ему на скутер 42 тысячи. Через день он вернулся из Советска на крутом транспорте. Гордо проехался по деревне.
И вот тут-то все и началось. Приезжать на работу он стал все позже. Без конца кто-то названивал ему, он срывался и лихо улетал. Особенно ее смутила случайно услышанная фраза: «Как всегда… доза». Время от времени он просил у нее денег-то отцу на лекарства, то на телефон. Но едва получив деньги, находил предлог, чтобы исчезнуть. Она стала догадываться, что не все здесь чисто. Деньги она продолжала давать, ведь нужно было еще сарай построить. Но вот ремонт буксовал все больше и больше.
Виновата была только она. Ее торопливость. Ее излишняя доверчивость.
Корова и женщина
Наталья Анатольевна Сидорова все-таки продала свою корову. Вечером Виктория, как всегда возилась во дворе и воевала с Димкой. Они выкладывали камнями дорожку к сараю и курятнику. Виктория лопатой делала канавку, а Димка подтаскивал небольшие камни из кучи. Она заставляла Димку считать камни десятками. После каждого десятого, меткой ставила камушек побольше, чтобы потом перейти на сотни.
Солнце
Наконец, она появилась во дворе с ворохом помидорных пасынков. Тут и сообщила:
— Маню продала. В Привольное.
Однако, Маня на второй день к вечеру явилась сама, прошагав полем, вдоль железки самостоятельно пятнадцать километров от Привольного, полностью оправдав поговорку: «Пятнадцать километров для бешеной коровы совсем не крюк». Вид у нее был усталый, обиженный. Остановившись посреди родного двора, из всех запахов Маня выделила доносившийся из хлева запах родной стайки, где она выросла и была безмятежна целых пять лет своей жизни. И она привычно замычала, сообщая о своем возвращении. Наталью от коровьей верности слеза прошибла по самое не могу.
— И что же с тобой теперь делать, Маня? Деньги-то я уже Кирюхе предназначила. На институт. Да и нельзя мне больше тебя оставлять. У меня школа. Времени на тебя совсем не хватает. Знаешь ведь.
Маня знала. Кроткая слеза вылилась из лиловых коровьих глаз. Так они стояли посреди двора и ревели обе, оттого что жизнь несправедлива и к коровам и к женщинам.
Наталья позвонила новым хозяевам, они приехали на квадроцикле, привязали Маню и тихонько отправились назад по асфальтированной дороге, жалея разбитые Манины ноги.
А через неделю удачно продала свою высокоудойную коровку и Аля Хромова. Осталась на всю улицу Садовую черно-белая Пташка у Верки Брынды. Ей без коровы никак было нельзя — шестеро ребятишек.
Маугли
Димку она забрала 24 августа, прямо из лагеря, в этих же шортах и майке, рваных сандалиях. Из вещей к нему прилагалась только толстая папка с медицинскими документами. На прощанье Нина Михайловна сказала, что, конечно, Димка звезд с неба хватать не будет, но надо же кому-то и обувь латать, и улицы чистить! Вика поняла намек на будущее. Но верить в это не хотелось. Нет, она не даст запугать себя. Она знала, что она сильная, здоровая, образованная женщина, которая всегда справлялась с любыми жизненными ситуациями. Это называлось социальной адаптацией. И не имело никакого отношения к ее личной жизни.
Круги под голубенькими ясными глазенками Димки были темно-лиловые, давнишние, пугающие. Движения неровные, угловатые. И все же это был обаятельный открытый безрадостному для него, не родному миру ребенок.
Дома, когда открыла его медицинскую папку, ей стало дурно. Димке были выставлены практически все диагнозы, способные устрашить кого угодно. Была у него и инвалидность, в шесть лет ее сняли. Она читала выводы врачей и ужасалась: «Улыбается только тогда, когда видит конфету. Спотыкается и падает на ровном месте».
Но это было в три года. В пять лет он умудрился запихать себе в носовой проход канцелярскую кнопку с острым шипом, которую пришлось извлекать хирургически. Лежал в больницах он регулярно для установления очередного диагноза. И там был приучен к таблеткам, ел их горстями, считал, что они очень вкусные, а совсем не горькие.
Сейчас же Димка бегал, прыгал, смеялся, плакал, говорил, и все функции, свойственные человеку вроде были ему подвластны. Надо было готовить его в первый класс. Она кинулась одевать его. Все новые вещи сидели на нем коряво, через час он становился какой-то расхристанный. Едва ли ниоткуда появлялись пятна, пуговицы отрывались, замки ломались, вещи рвались по швам.