Вот мы и встретились

Троичанин Макар

Надо было устраиваться. Печки не было. Ревизовал продуктишки – ничего, кроме уже увиденных гороха, твёрдого как дробины, и борща в банках, не нашёл. Прошёл к речке. И там, в холодильнике, пусто. Из посуды нашлась одна грязная изнутри и снаружи кастрюля и помятое закопчённое ведро. Ни ложки, ни миски. Охотничий нож у него всегда был на поясе, талию надёжно обнимал полностью снаряжённый патронташ. В общем, дотерпеть до вертолёта втроём можно.

Любое благоустройство начинается с очага, а поэтому, не теряя времени, наломал в окрестностях сушняка, поскольку топора не было, и разжёг костёр. Установил таганок, набрал в ведро воды, проверил – не протекает, повесил греть. Стало веселее. Когда вода согрелась, тщательно, с песком и золой, отмыл и ведро, и кастрюлю. Стало ещё веселее. Плохо, что не было заварки, и заменить нечем. В ведро всыпал горох, пусть отмокает, а кастрюлю приберёг для борща. Можно и устраивать ночлег. Снял полог над столом и застелил им высохший и слежавшийся лапник на нарах, развернул свой мешок и – о, счастье! – из нутра выпали буханка чёрствого хлеба, банка тушёнки и банка сгущёнки – Николай постарался. Живём, ужин будет не хуже, чем в «Астории» - гороховый борщ с мясом и сладкое молоко. Стало совсем весело. Надо только запастись дровами. Пришлось полазать по кущам, отдаляясь и отдаляясь от лагеря, а потом и по реке, собирая сушняк, пока не насобирал не меньше, чем понадобилось бы, чтобы выжечь ересь из Джордано Бруно. Пора браться и за готовку. Пересыпал подмякший горох из ведра в кастрюлю, залил доверху водой, чтобы не выкипела вся, и повесил над тихим огнём, пусть преет. А сам занялся ломкой сушняка, а когда закончил, то на всякий случай притаранил и пару сухих упавших деревьев. Можно и передохнуть. Присел на дерево у костра, задумался. Бичёвские нары перетаскивать к себе в палатку не стал – сами перетащат, когда придут, а ему без топора не с руки. Только вот придут ли? Сомнения всё больше начали одолевать Ивана Всеволодовича. Если собирались вернуться в лагерь, то зачем утащили спальники, продукты, посуду? Даже топоры. Скорее всего, мужики решили зазимовать

в каком-то найденном ими старом зимовье и побраконьерничать всласть. Но почему оставили одного больного Казанова, своего начальника? Значит, должны вернуться? Почему не сообщили о больном по рации? Казанов со злостью сказал, что они, сволочи, разбили рацию. Что значит разбили? Уронили нечаянно и разбили? Не намеренно же? А если с умыслом? С каким? Хотели утащить всё, кроме Казанова, а того, больного, бросили на самовыживание, надеясь, что их не найдут? То есть, фактически, они драпанули? Почему? Вопросы и вопросы, и на все надо Ивану Всеволодовичу найти точные ответы. Кроме того, он как руководитель не имеет права оставить работяг в тайге, пока они числятся в штате экспедиции. Вот вернутся на базу, уволятся, тогда пусть и валят ко всем чертям в любое чертячье зимовьё. Следовательно, ничего не остаётся, как ждать беглецов, сделать внушительную выволочку, потребовать внятных объяснений и отправить в экспедицию. В крайнем случае, пусть здесь настряпают заявления на увольнение и вернут имущество. Тогда и морды можно будет начистить за брошенного Казанова. Что-то всё же не так в этой истории. Раздолбанная рация, оставленный без всякой помощи больной начальник, ограбленный лагерь, фактически отказ от заработка – всё это детали, очень смахивающие на уголовщину. Вполне возможно, что мерзавцы и не собирались возвращаться в посёлок. Им по какой-то причине надо было исчезнуть, затеряться в тайге, отсидеться и уйти весной туда, где их искать не будут. Если не появятся до вертолёта, придётся полетать и поискать берлогу. Впрочем, это уже забота не Ивана Всеволодовича, а ему стоит подумать о собственной безопасности. У беглецов есть ружьё, и они, конечно, не пожалеют заряда на нечаянного свидетеля – другого выхода у них нет. Пока так размышлял, добираясь до истины, горох упрел, можно было и порадовать затосковавшее брюхо борщом. Сварил на троих, истратив банку тушёнки, подумал, что если нахлебники не придут, то готовое хлёбово останется ему на завтра. Только-только густое сытное варево поспело, распространяя раздражающие кислые ароматы по всему опустевшему лагерю, как полетели первые снежинки, сначала редкие и планирующие, а когда вскипела вода в ведре, повалил, словно выждав, густой снег. Снежинки были пушистыми и тёплыми, приятно было собирать их в подставленные заскорузлые ладони, не начальнические, а рабочие. Он осторожно подул на них, и они слетели, оставив мокрое пятно. Зима здесь, на севере, не то, что в посёлке, всегда ранняя, спешащая с началом, приходит без раскачки и слякоти. Правда, всё же теплилась надежда, что это разведка, к утру разъяснится, и вертолёт будет. Ну, а если вертолётчики не решатся на прилёт, то не беда, ему ждать их не впервой, есть палатка, мешок, огонь, ружьё, леска с крючками и здоровье, так что – дотерпит, разгадает загадку гадёнышей. Стало быстрее, чем обычно, темнеть. Чреву угождал уже почти в полной темноте, но опытная рука не промазала мимо рта, вырезанная деревянная ложка-лопатка попадала куда надо. Насытившись, узник ненастной тайги повеселел, зная твёрдо, что при всяких ненастьях и невзгодах всегда найдётся что-то, пусть и маленькое, но хорошее. Таким сейчас можно считать то, что бичи, нет, не бичи, это слишком почётное для них звание, мерзогады в такую погоду, если не совсем идиоты, не придут, и можно переночевать спокойно, без беспокойных гостей. Но на всякий случай – бережёного бог бережёт – натаскал в палатку побольше валежника, начисто отгородив нары от входа – давайте, идите, пока спотыкаетесь, я возьму вас на мушку. Его бельгийка с вертикальным расположением стволов – один, гладкий, сверху, другой, нарезной, ниже – никогда ещё не делала промаха и будет ночевать рядом, вдвоём они отобьются от кого хочешь – не хочешь. Жаль, что не было света, поневоле нечем заняться, да и делать-то нечего. Никогда ещё не приходилось ему бездельничать вечерами в палатке. Остаётся только думать, пока думы, перебегающие с одной на другую, не смажет сон, похититель времени. Однако, прохладно. Ночевать придётся одетым. Хорошо, что прилетел в телогрейке и в сапогах на шерстяной носок, на голове согревающей шерсти и так порядочно, околеть не должен. Для страховки укрыл спальный мешок половиной тента, вторая осталась под мешком. Темень – непролазная, одинаково, что с закрытыми глазами, что с открытыми. Лучше закрыть. Вера, конечно, балдеет за голубым… а Мария… у них ещё день, светло, тепло…

Спал беспокойно, ворочаясь и стараясь спрятаться поглубже в мешок. В конце концов накрыл голову и плечи телогрейкой и проснулся ни свет, ни заря. Встревожил глухой непрерывный шелест. Быстренько выбрался из нагретого гнёздышка, чертыхаясь, одолел ветвистый частокол и выглянул в чуть приоткрытую полу палатки на свет божий. В сером предутреннем сумраке по-прежнему сыпал снег, но уже не тёплый и пушистый, а мелкий, твёрдый, холодный, шелестящий по скатам палатки. Прикрыв ребром ладони глаза, взглянул на небо – его не было: сплошная серая муть без каких-либо очертаний туч. Казалось, что там, наверху, всё остановилось, застыло и щедро сыпало вниз зимние запасы снега. Ощутимо похолодало. Кое-как справил надобности, утёрся снегом. Надо больше двигаться, чтобы согреться, развести большой костёр и обнимать его раскинутыми руками, впуская тепло в расстёгнутую телогрейку. Начал с костра и кипятка со сгущёнкой вместо привычного чая. Сразу потеплело, и в душе – тоже. В холодную снежную круговерть те двое не придут, такие, как они, не любят и не умеют преодолевать даже малые трудности, если есть возможность отлынить от них. Отсидятся в тепле зимовья. Им спешить некуда: вертолёт не прилетит и не заберёт то, что ещё в лагере осталось. Им всё пригодится, кроме Казанова.

Не смотаться ли ненадолго на речку? А вдруг подфартит? Пока снега нападало по щиколотку, и он рыхлый. Пошёл-побежал. Береговой обрыв был чистым, речка здесь разделялась на два рукава, и спуск у ближайшего был невысоким и пологим. Он спустился, скользя по нему, и пошёл вдоль воды вверх по течению по крупной гальке, переступая через принесённые сверху в половодье оголённые стволы деревьев с обломанными ветвями, выискивая место поглубже, пока не дошёл до ямы у подмытого берега. Пришлось забраться на него, подыскать короткое удилище, изготовить удочку, протиснуться к яме сквозь заснеженные кусты, осыпая снег на плечи, и забросить удачливую японскую блесну. Но и с такой ему пришлось помурыжиться с полчаса, прежде чем её ухватил нераженький заигравшийся пацан-ленок. Ладно, поблагодарим Нептуна и за такого, тем более что соли нет, а без соли рыба – не рыба, а трава. Придётся варить в борще. Возвращался кустами, высматривая сквозь снежную пелену, нет ли чужих следов к палатке, да разве их увидишь при заметающем снеге. Вроде бы нет. Снег предательски скрипит под сапогами. К палатке подошёл сбоку, с ружьём наизготовку, и резко, рывком, откинул протянутой рукой входной полог – ничего не произошло, пусто. Не пришли мерзопакостники, не хотят борщеца со свежей рыбкой без соли. Ничего, управимся и в одиночку. Сходил, не теряя из виду подходов к палатке, к лесу, нарезал бересты для растопки, заметил заросли сухой травы, поникшей под снегом, набрал целую охапку, со второго и третьего заходов – ещё, и всю сложил в палатке, пригодится для утепления. Вспомнил Баженова, выживающего на «Спорте» под прицелом телекамер – его бы сюда, ещё неизвестно, кто из них двоих бы выжил. Разжёг костёр, подвесил кастрюлю с горохом, наломал сушняка и тоже затащил в палатку, чтобы не мок. Приостановился, пошатал ненужный стол, сделанный из жердей, и тоже разломал на дрова. Подумал, подумал, с сожалением и виной посмотрел на мятое ведро, вытащил из ножен нож и нанёс смертельные раны несчастной изувеченной посудине вблизи дна. Будет мини-обогреватель. Почистил рыбу, нарезал, закинул в полусваренный горох, жадно вдыхая рыбные запахи. Сходил к ручью, принёс три плоские булыги, уложил посередине палатки, а на них поставил продырявленное ведро – экспериментальная печурка готова. Если не будет согревать, то хотя бы повеселит огнём и светом. Чтобы соорудить дымоход, понадобилось резануть ножом верх палатки у жердяного конька, и тянись, дымок, на волю, не задерживаясь в глазах. Вот и рыба с горохом поспела, банку бездефицитного борща к ним в дополнение, и через десяток минут совмещённые обед и ужин готовы. Подправил ложку и – за святое дело. Ел и чутко прислушивался к звукам снаружи. Когда же этот подопостылевший шуршащий снег кончится, в конце концов! Не зимовать же вместе с подонками! Где-то совсем рядом грохнулось под тяжестью снега умершее дерево, переломав свои и соседские ветви. Где-то вдали равномерно и гулко шлёпала речная волна о скальный выступ. И ни птичьих криков, ни звериного бега по деревьям и земле. Все затаились, пережидая непогодь. Нет, не все, однако, - один зверь решился на вылазку и появился в палатке, дёргая носом, принюхиваясь, прислушиваясь и приглядываясь к незнакомому обитателю. Полосатый бурундучок обшарил дальние углы, забежал под нары и, ничего не найдя, вылез и уселся у входа на задние лапки, очищая мордочку передними. Губы Ивана Всеволодовича невольно растянулись в улыбке, он зачерпнул из борща гущу и, наклонившись, осторожно подбросил поближе к гостю. Тот не испугался, но перестал умываться, как будто предполагал дармовое угощение, интенсивно задёргал ноздрями, громко пискнул, извещая всех, что нашёл пищу, и пусть никто не суётся к ней, потом, приблизившись к дару, обнюхал его, выбрал лапками горошины, одну за другой спрятал в защёчные авоськи и исчез. А добрый человек постарался набрать из хлёбова побольше горошин и уложил их горкой у входа. Хватай, друг, всё пригодится в долгую зиму. Приходи почаще, правда, порадовать тебя больше нечем, разве только хлебом. Оторвал от буханки последнюю корочку, разломил на кусочки и положил рядом с горохом. Приходи, всё веселее вдвоём.

К вечеру снег усилился и, значит, скоро кончится. Надо шевелиться, спасаясь от холода. Ещё сходил за сухостоём и сухолёжем, натаскал к палатке, принялся ломать для костра, занося мелочь в палатку. Уложил траву на нары, умял, сложил тент вдвое и накинул на спальный мешок – так-то теплее будет. Как это

мерзоплюи не утащили его? И всё, больше и делать нечего. Да, надо опробовать обогреватель. Разжёг в нём бересту, накидал веточек, горят хорошо, искрами не плюются, но дым не спешит уходить в дыру на холод. Ничего, притерпимся. Хуже нет, когда нет дела и приходится чего-то ждать, особенно, когда ожидание двойное, и не знаешь, чего хочется больше. Лучше бы, конечно, и гадёныши пришли миром, и вертолёт прилетел. Начало темнеть, а снег сыплет и сыплет, и понятно, что сегодня уже ждать нечего. Остаётся думать. О чём? Подбросил в ведро побольше палочек, огонь вырвался, разбрасывая искры, но не страшно, мокрую крышу не воспламенит, разве только точечных дырок наделает. Зато, вроде бы, теплее стало, во всяком случае, уютнее. Улёгся на нары, где дыма поменьше, и, поглядывая на ненадёжный очаг, задумался. Когда на душе черти скребут, тело в невзгоде, а мозги метутся, хорошо подумать о чём-нибудь приятном, далёком, о том, что будет после минусовой впадины синусоиды. Отчёт по съёмке он, конечно, всучит Жоржу, пусть растёт и развивается парень, отчёт по Марьинскому, конечно, Рябцеву, а себе оставит общее руководство, надзор и проекты. Проектирование Ивану Всеволодовичу нравилось больше, чем отчётность. Что отчёт – это всего лишь внятное изложение всего, что найдено, передумано и осмыслено, и ничего нового, а вот проект – в нём можно заглянуть в будущее, пофантазировать на опыте предшественников и собственных познаний, убедить оппонентов в реальности фантазий и радоваться потом, когда фантазии станут явью. У него уже давно зрела мыслишка, кристаллизуясь в острое желание, заняться обобщением геологических съёмок последних лет с составлением сводной среднемасштабной карты региона, отняв тем самым жирный кусок у академиков, бессовестно использующих чужие наработки. А если к геологической карте ещё приложить карту прогнозов и структурно-тектоническую схему, то… то будет настоящая научная работа, на которую не жалко потратить не одну зиму. А ещё Иван Всеволодович очень надеялся, что в недалёком будущем, а точнее – в эту зиму, ему удастся, заработав отгулы, отлучиться на недельку на охоту. Хотя бы с Марьинского. Надо же порадовать молодую жёнушку соболиным манто да барсучьей шапкой. Очень даже неплохо было бы. А пока… пока надо ждать и далёкого, и близкого хорошего, и терпеть, и думать о том, как жить дальше, чтобы не было стыдно за бездарно прожитые годы. Думать… тем более что сна ни в одном глазу. Печурка угомонилась, всю ночь беспрерывно подбрасывать палочки невозможно, да и закапало сверху, оттаяв от тёплого дыма. Встал, вышел из палатки – темным-темно… Ба! Вызвездило! Будет завтра погода, и кончится тягучее ожидание. По-настоящему заснул только под утро и чуть не проспал зари. Вышел, зябко поёживаясь, а кругом серебристо бело, и ожил ветер. Надо предполагать, что после такого снега к полудню разгуляется вовсю, и тогда вертушку не жди, а те придут, обязательно придут.

Опустившись на четвереньки, Иван Всеволодович потихоньку раздувал огонь в очаге под кастрюлей с водой, помогая разгореться костру, сложенному из подмокших сучьев, и вдруг увидел дырку в кастрюле и воду, плотной струйкой хлестнувшую на занявшееся было пламя, и почти сразу же прилетел звук выстрела. Не поднимаясь, на карачках, по-собачьи, опрометью метнулся в палатку, схватил бельгийку, задрал торцевую полу палатки, вылез наружу в снег и осторожно выглянул из-за угла. Пара продвигалась от леса у реки к палатке уверенно и спокойно, не опасаясь серьёзной угрозы. Впереди, старчески загребая снег кирзачами, шёл высокий сутулый парень в старой телогрейке, подпоясанной верёвкой, в цигейковой шапке с поднятыми вверх и не закреплёнными, оттопыренными, ушками. В правой опущенной руке он нёс одностволку, которая качалась горизонтально в такт шагам, словно паровозный поршень, вперёд-назад, а следом, чуть отставая, брёл шаг в шаг второй, среднего роста и более плотный, одетый так же, только за поясом у него торчал топор. Вооружены и опасны. До них было уже метров двадцать. «Ну, целкачи», - злорадно подумал Иван Всеволодович, - «сейчас вы у меня попляшете», - прицелился, поймав на мушку качающийся ствол ружья, и плавно нажал на спуск. Бельгийка и снайперский глаз не подвели: картечь ударила по стволу, высокий от неожиданности и силы удара выронил ружьё, тут же подобрал и остановился в недоумении. И тогда Иван Всеволодович жахнул вторым выстрелом под ноги, выбив фонтанчик снега. Усёкши, что с ними не шутят, пара упала в снег и начала разворачиваться, чуть приподнимая зады, по которым очень хотелось садануть дробью, но нельзя – потом не оправдаешься никакой самозащитой. А те, вскочив и низко пригибаясь, побежали зигзагами к лесу и, пока снайпер перезаряжал оба свои ствола, скрылись за деревьями. Он и там мог бы их достать пулями, но… сказано же, что нельзя!

– Стой!!- закричал он что есть мочи. – Стой!! – но где там! – они даже не оглянулись, так им не хотелось возвращаться в посёлок. Но почему?

Иван Всеволодович побежал вдогонку, но, потеряв из виду, свернул к речке и выбежал на тропу. А вот и их следы. Не сбавляя хода, преследователь, надеясь, что ружьё их после травмы способно, если способно вообще, стрелять только по кривой, из-за угла, ринулся следом и готов был бежать до неизвестного зимовья, но вдруг выбежал на небольшую полянку на берегу и притормозил, увидев, как беглецы собираются перебраться на другой берег. Река здесь вбирала оба рукава в один и с шумом протекала между сближенными на десяток метров берегами, а с берега на берег было опрокинуто высоченное старое и облезлое дерево, образовав искусственную переправу, вот к ней-то и устремилась пара. Перейдут, засядут скрытно на том берегу, и не подступишься, не возьмёшь, и из повреждённого ружья достанут, жердями отобьются, голову снесут на переходе.

– Стой!! – опять закричал Иван Всеволодович. – Стоять!! – но только подстегнул беглецов, не желающих ни стоять, ни разговаривать, ни, тем более, сдаваться.

Первым легко перебежал, балансируя, коренастый и устойчивый низкий, а когда следом ступил высокий, то сразу стало заметно, что у него нелады с вестибулярным аппаратом, да и центр тяжести повыше – ружьецо пошатывало, и он продвигался медленно, приставными шагами. «Сейчас я тебе помогу!» - зло подумал Иван Всеволодович, вскинул бельгийку и саданул по бревну чуть впереди неуверенных длинных ног. Полетели щепки, и этого было достаточно, чтобы одна нога высокого со страху соскользнула с намерзшей поверхности дерева, замоталась-задёргалась в воздухе, ища равновесия телу, не нашла, и хозяин спрыгнул в реку по ту сторону переправы и стал не виден. «Прекрасно», - обрадовался стрелок, - «помокни, охладись, быстрее побежишь в берлогу и не станешь караулить меня». Но есть ещё второй, сухой, он-то, перехватив вымокшее ружьё, вполне в состоянии отправить преследователя, если тот сунется на переправу, тоже в воду, но уже с дыркой в теле. Что же делать? Рисковать не хочется. И что делать, если загнанная парочка раздумает сопротивляться и сдастся? Вести к себе в палатку и там ждать втроём вертолёта и удара исподтишка? Тоже не хочется. Иван Всеволодович ещё раз вгляделся в переправу, до которой было шагов с полсотни, но там никого не увидел. Хуже всего, что зверёнышы поняли по его пугающим выстрелам, что их не укокошат, и можно ещё спрятаться, лишь бы не вывезли в посёлок. Почему? «Нет», - решил в конце концов Иван Всеволодович, - «без подмоги не обойтись. Надо ждать вертолёта. Прилетит, пойдём по свежим следам с воздуха, тогда и приглашать по-хорошему или по-плохому». Повернулся и, часто оглядываясь, не крадётся ли следом низкий с ружьём, пошёл в полотняную крепость. На подходе завернул на вертолётную площадку, обошёл её по периметру, утаптывая границы, на всякий случай прострочил и по диагоналям. Начертил посадочные знаки и словно приманил: из-за высокой сопки, что на повороте верховьев реки, раздался мощный стрёкот, а следом появилась и железная птица, да не какая-нибудь, а внушительная «восьмёрка», к тому же с пугающими армейскими звёздами на фюзеляже. Для такой никакие ветры не препятствие. С оглушающим рёвом, пригнув кусты потоком воздуха до самой земли, МИ-8 плавно и без долгого прицеливания сел на площадку. Винты ещё не перестали, успокаиваясь, вращаться, а обрадованный Иван Всеволодович уже спешил к нему в надежде, что прилетели не одни лётчики, а и ещё кто-нибудь, с кем можно отловить негодяев. И не ошибся: из огромного чрева, не ожидая установки лесенки, выпрыгнули – бог ты мой! вот это помощь! – пятеро в камуфляже с автоматами на шее. Что это? Зачем? Вертолёт не за ним? У военных какие-то учения? Да нет, отлегло от сердца, вот и Жора. Когда большой винт окончательно успокоился, все прилетевшие кучно двинулись к аборигену. Первым подошёл свой.

– Привет, - Жора внимательно, оценивающе рассматривал угрюмое и отрешённое лицо старшего товарища. Да и каким оно могло быть у того, в кого недавно стреляли? Было бы ещё хуже, если б попали. – Привёз тебе в помощь бригаду, принимай, - и крепко пожал руку Ивана Всеволодовича.

Следом подошёл камуфляжный, отдал честь и представился:

– Старший лейтенант Старков. Имею задание этапировать сбежавших и укрывающихся здесь рецидивистов. – Понятно стало, почему парочка не хотела возвращаться в посёлок. – Где они? – Лицо у старшого было совсем юным, чёрные реденькие усики чуть топорщились над пухлой губой, а в глазах отчётливо видны были восторг и уважение, которые он испытывал, разглядывая настоящего таёжного кержача, обросшего по-медвежьи.

– Где-то в зимовье за рекой, - устало ответил Иван Всеволодович, - искать надо, - и успокоил: - Найдём, по следам найдём. Пошли? – предложил, торопясь завершить гнусную облаву на мерзавцев, которым не место в тайге.

Пока шли, Жора рассказал, как их вычислили. Когда Казанова привезли, тот сразу сообщил, что от него ушли, ограбив и оставив без помощи, двое работяг, с которыми он промаялся последний месяц. Посмотрели их паспорта и тотчас обнаружили, что фотографии не принадлежат сволочам. Кадровичка, естественно, каялась, что не очень-то сверяла личности с фото, что у неё впервые такой случай, в общем, поставили в известность милицию. Оттуда привезли кипу фотографий разыскиваемых уголовников, среди которых Казанов уверенно узнал своих рабочих. Оказывается, они весной дали дёру из колонии строгого режима, куда попали за ограбление с убийством, а где добыли паспорта, следствию предстоит ещё узнать, и не исключено, что за этим стоит новое таёжное преступление.

– В экспедиции пока молчок, пока не поймали, никто ничего не знает, все думают, что ты застрял здесь только из-за погоды.

– Так оно и есть, - нехотя подтвердил Иван Всеволодович. Он за эти дни безделья так устал, что ничего не хотел и замкнулся на себя и на тех двоих. – Что с Казановым?

Жора рассмеялся.

– Да ничего серьёзного: сильно передрейфил и объелся нашего фирменного баночного борща. Желудок промыли, всадили пару уколов в задницу, и забегал, как ничего и не было, - и, помолчав, добавил: - Уволился, однако, и сегодня собирается отвалить.