Вот пуля пролетела
Шрифт:
Селифан тронул мягко, так, что и не заметишь, если не постараешься. Он чувствует себя виноватым в том, что вчера играл на аккордеоне вместо того, чтобы возить меня туда и обратно. И Мустафа провёл с ним воспитательную работу. Фонарь поставил под левым глазом. Тебя, говорит, зачем взяли? Что бы ты хозяина возил, а не о своем кармане думал. Зачем тебе о кармане думать? О твоем кармане думает хозяин! Когда господин барон дома — ну, играй, если разрешил господин. Но если господин барон из дома выходит — ты должен быть при нём. Ну и что, что господин
Сам Мустафа тоже на козлах, с саблей на боку. Себя корит, что не было его вчера со мной. Но то было вчера, а нужно думать о дне сегодняшнем.
Я недругам дал понять ясно: на шею не давите, не люблю. Но вдруг остались непонятливые?
Алексей Алексеевич, вижу, вооружился палашом. Не иначе меня защищать собрался. Надеюсь, никто более не нападет. Так я ему и сказал.
— Может, и нет, а пусть будет, — ответил Перовский. — Это тебе повезло, что ты давеча был при оружии, а если бы нет?
— Не повезло, а привычка. Мы в Бразилии без оружия — ни ногой. Особенно в провинции. Ягуары, каторжники, беглые рабы — кто знает, кого встретишь на пути.
— И часто встречаются?
— Достаточно однажды столкнуться с бандой каторжников, и — всё. Придёт геймовер.
— Геймовер?
— Чрезвычайно злой дух. Американский. Я о нем тебе рассказывал, нет? Напомни, как-нибудь расскажу. Индейские божки кровожадны и свирепый, что геймовер, что вендиго, что вицлипуцли. Ужас-ужас-ужас. Наши домовые, лешие и кикиморы в сравнении с ними милейшие создания. Котики.
Тройка тем временем покинула город, и Селифан решил показать, на что способны лошади у радивого кучера. Верстовые столбы так и летели навстречу, и через час с минутами мы уже были в Павловске. Очень неплохое время для того, кто бережёт лошадей.
Вышли. Зимний полдень: солнце и низко, и за тучами, а всё же видно и без фонаря.
Работа не то, чтобы кипела, но градус держала высокий.
Подбежал грамотей-десятник:
— Вашсиясь господин барон! Господин Штакек… Шнайна… Господин главный строитель сейчас на третьем участке. Прикажете позвать?
— Нет, не нужно. Работайте, работайте.
Мы неторопливо шли по стройке. Работают, работают!
— Это что тут такое будет? — спросил Перовский.
— Воксалий в греческом стиле. У древних греков, конечно, никаких воксалиев не было, но если вообразить… Что-то вроде почтовой станции, но на два чина выше. Концертный зал, ресторация, картинная галерея, бальный павильон и много чего ещё. Даже книжная лавка будет.
— И этот… вокзалий строишь ты?
— Этот воксалий строит господин Штакеншнейдер, который учился у самого Монферана, а скоро и сам
— Ты точно миллионщик, — по праву старинной дружбы сказал Алексей. — Тратишь деньги налево и направо.
— Капитал должен работать, — назидательно сказал я, — без этого он хиреет. Капитал боится отсутствия прибыли или слишком маленькой прибыли, как природа боится пустоты. Но раз имеется в наличности достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте десять процентов, и капитал согласен на всякое применение. И по моим расчётам десять процентов здесь будет. Получается, я не трачу деньги, напротив, я их зарабатываю. Прирастаю рублём — потенциально.
В беседах об экономики мы дошли до третьего участка, где Генрих Штакеншнейдер наводил немецкий порядок. Увы, на нашей почве сам по себе порядок долго не живет, и потому требует регулярной поправки — тут подкрутить, там завинтить, а где-то и ослабить, не без того.
Штакеншнейдер распекал грамотея-десятника. Как я понял, за срезание углов: что-то сделал тяп-ляп, побыстрее да полегче.
— Да оно того… все так делают, и ничего!
— Я не все, запомни это, и другим передай. Всё переделать! И вдругорядь рассчитаю!
Десятник хмуро кивнул:
— Будет сделано, ваше высокородие. Бес попутал, не повторится.
Завидя нас, Штакеншнейдер отпустил десятника и сам пошёл навстречу.
— Господин барон, господин…
— Перовский Алексей Алексеевич, действительный статский советник, Андрей Иванович Штакеншнейдер, лучший архитектор России — совершил я представление.
Взаимные поклоны.
Штакеншнейдер тут же перешёл к сути.
— Находка в штабном шатре, — сказал он. — Пятая бригада по недосмотру десятника отклонилась от плана, и стали рыть яму в десяти саженях против нужного. И нашли! На глубине трех аршин — нашли!
Мы прошли в шатёр.
В центре стояла печурка, рядом на поддоне брикеты древесного угля. Труба выходила в нарочито сделанное отверстие в верху шатра, и потому было и тепло, и воздух оставался чистым. Удобно. Это вам не чум, и не крестьянская изба, где до сих пор кое-где у нас порой топят по-чёрному. Не в Санкт-Петербурге, нет. Кое-где.
Там, в полутьме, оно и лежало, завернутое в мешковину.
Более всего оно напоминало куколку майского жука, только величиной со свинью. Среднюю свинью.
— Вот, господа. Даже и не знаю, что, собственно, это такое, — сказал архитектор.
Мы наклонились. Янтарь? И очень может быть.
— Как искусно сделано, — сказал Перовский.
— Сделано? — удивился архитектор.
— Ну, а как же?
— Я полагаю, что это древняя окаменелость. Настоящее насекомое в метаморфической стадии куколки. Слышал, что их изредка находят, но только слышал. Никогда сам не находил.
— Окаменелость? Да, в древности насекомые были крупнее, но чтобы настолько? Хотя много ли мы знаем о древности… Удивительно!