Вот увидишь, Фарг Николя

Вот увидишь

на обложку

Фарг Николя

Шрифт:

А поскольку и я не был предметом ее мечтаний, с моим разводом, сыном, обязанностями папаши, слишком маленькой квартирой, седеющими висками и склонностью к неврастеническому польскому кинематографу, то я все время оправдывался. Чтобы Каролина простила меня за то, что я старше ее на двенадцать лет, за мою врожденную инертность старого пессимиста, я почти три года заставлял себя улыбаться, когда она по субботам таскала меня по магазинам женской одежды, и высказывать свое мнение во время ее бесконечных примерок. Со скрежетом зубовным я ходил с ней на дружеские ужины, совершал походы в горы и подолгу ждал в бассейне. Я повсюду невозмутимо сопровождал ее, чтобы оправдаться за Клемана, так как она упрекала меня, что я нянчусь с ним по вечерам всю неделю. Так что при первой возможности я частенько оставлял Клемана с бебиситтерами, чтобы сопровождать Каролину на ее ужины с друзьями и одуряющие выставки современного искусства. Раз в

две недели по выходным и на половину школьных каникул я буквально лишал себя Клемана, чтобы Каролина простила меня за то, что я навязываю ей его каждый вечер. Это я, для кого единственным истинным удовольствием было провести время вдвоем с сыном, спуститься за двумя кебабами к турку на бульваре, засунуть диск в видеоплеер и наблюдать, как он вместе со мной смотрит фильм, впиваясь зубами в истекающий жиром сандвич.

Я не подозревал, что она окажется черной. Ну, в общем, черной. Не как негритянка, не такой черной, как Рама Йад [20] или актриса Асса Маига [21] . Скорее, цвета карамели, со светло-карими, почти желтыми глазами и курчавыми волосами, нимбом обрамлявшими ее лицо.

Заметив ее у выхода из метро «Вавэн», где она назначила мне встречу, я тут же отвел взгляд, ища поблизости кого-то другого, кого-то более правдоподобного. То есть кого-то белого, как я. Но, не встретив ничьих иных глаз, нацеленных на меня, и в ответ взглянув на нее, я вопросительно указал в ее сторону недоверчивым пальцем, чтобы убедиться, что я не ошибся, что это действительно она, и одновременно подумал: «Вот это да, да она черная! Как вчерашний дилер в Ла-Курнёв».

Французский политик, служивший в правительстве Франции с 2007 по 2010 г.

Французская актриса, родившаяся в Сенегале.

Меня даже слегка обеспокоило, что я это отметил, ведь теоретически подобные вещи ни имеют для меня никакого значения. Я говорю «теоретически», поскольку, поразмыслив, я сообразил, что в моей жизни никогда не было черных. Не считая тех, кого я ежедневно встречал на улице, в метро, в банке и на почте, охранников нашего дома, охранников в супермаркетах и мальчишек, которых я видел на стадионе с Клеманом. Еще был Жозим в офисе. Но помимо того, что я каждое утро пожимал ему руку и автоматически спрашивал, как дела, я почти ничего о нем не знал.

Не было черных и в моей молодости — ни в коллеже, ни в лицее. В моем классе их было мало, я никогда не ходил к ним в гости и не звал их к себе. Никакого расизма, никаких особенных предубеждений. Ни мы, ни они об этом не задумывались, просто близость не устанавливалась.

С Клеманом все было иначе. Он вырос в другое время, изменился социальный и культурный пейзаж. На улицах и в школе полным-полно детей эмигрантов. В детстве для меня понятие «черные» связывалось с «La Compagnie Creole» [22] , футболистом Мариусом Трезором [23] и Хагги Хорошие Трубы из сериала «Старски и Хатч» [24] . Для родившегося в 1997 году Клемана «черные» — это уже были два из трех клипов по телику, одна реклама из трех на улице, три четверти игроков команды Франции по футболу и телевизионный комментатор по мотоспорту.

Популярная французская поп-группа из Французской Гвианы и Французской Вест-Индии, начавшая свою карьеру в 1980-х гг.

Французский футболист, бывший защитник национальной сборной Франции. Выступал за французские клубы «Аяччо», «Олимпик Марсель» и «Бордо».

Huggy les Bonnes Tuyaux — персонаж американского телесериала середины 1970-х гг. «Starsky &Hutch».

Я вспомнил, как после начала учебного года в подготовительном классе он сказал мне, что у него появился друг, Жан-Люк. Через две недели он меня с ним познакомил возле школы. Жан-Люк был черным. Меня поразило, что двумя неделями раньше мой сын и не подумал сообщить мне об этом. Я мысленно отметил, что времена изменились.

Эта мысль вновь посетила меня, когда в возрасте десяти или одиннадцати лет Клеман стал слушать рэп, говорить с акцентом черных предместий

и уговорил меня купить ему широкие джинсы, на несколько размеров больше, и кроссовки, шнурки которых он систематически развязывал. И в это же время он прекратил знакомить меня со своими друзьями. А заодно попросил перестать приходить за ним в школу или разрешил, в редких случаях, ждать его поодаль, в двухстах-трехстах метрах от дверей коллежа. Так что черные и арабы были избавлены от моего общества.

«Она черная» — вот что я сказал себе, а женщина улыбкой ответила на мой вытянутый в ее сторону указательный палец. Правду сказать, мне никогда не приходилось на улице или в метро рассматривать чернокожую женщину с точки зрения того, хорошенькая она или нет. Даже когда я видел на экране американских актрис, например Холли Берри, мне в голову не приходило задуматься, представляются ли они мне желанными или нет. Так же как прежде мне никогда не приходило в голову пригласить домой кого-нибудь из черных одноклассников.

Но на эту женщину определенно было приятно смотреть. Чистая кожа, полные губы и правильные черты, лишь слегка нарушенные двумя довольно заметными морщинками вокруг рта. Мы обменялись рукопожатием. После нескольких секунд замешательства она протянула мне сложенный вчетверо тетрадный листок.

Чистый белый квадратик потряс меня. Я никак не мог установить связь между этим белоснежным листком и разодранной и обгоревшей одеждой Клемана, грудой сваленной судмедэкспертами в пластиковую корзину в зале полицейской префектуры, куда я пришел на опознание тела. Мне тут же вспомнились сотни тысяч документов и рекламных плакатов, летавших в синем небе в тот день, когда были взорваны башни-близнецы в Нью-Йорке. В грохоте и пепле они, словно осенние листья, плавно ложились на асфальт вокруг искореженных зданий. Я также вспомнил, как однажды, глядя из окна на движущуюся по стене здания колонию муравьев, Клеман спросил меня, умрет ли муравей, если упадет с пятнадцатого этажа.

Я развернул листок. Наверное, я впервые читал нечто написанное Клеманом не для школы. Насколько я знаю, он за всю жизнь не написал ни одной открытки, поскольку мне самому никогда не пришло бы в голову отправить кому-нибудь хоть одну, когда мы уезжали в отпуск.

Думаю, в 2009 году, на заре технологических перемен, о которых я даже не имел понятия, при свободе обмена эсэмэсками и чата со своими приятелями, Клеман, возможно, уже не видел достойных причин продолжать писать рукой.

Я тотчас узнал эти высокие буквы, такие узкие и корявые, ставшие его фирменным знаком еще в младших классах. Я видел их на самодельных открытках: «С праздником, папа» или «Папа, я люблю тебя», которые, как и все остальное: улиток из соленого теста и пробковые брелоки на магните для ключей, я, чтобы доставить ему удовольствие, прежде чем выбросить в мусорную корзину, два-три дня держал на своем письменном столе. Как всегда, вместо точек над «i» были эти кружочки, приводившие меня в отчаяние.

— Так делают только девчонки, — говорил я ему тоном скорее сердитым, нежели насмешливым, словно опасаясь, как бы подобный тип аффектации не предвещал гомосексуальных наклонностей. Я, который теоретически ничего не имел против однополой любви, как против черных или мусульман.

Вверху страницы он написал название: «Все жесть». Потом зачеркнул «Все» и оставил только одно слово, почему-то со строчной буквы.

жесть

Toxic Kougar 23.06.09 для альбома «365 дней»

1 куплет:

Мать задолбала при всех друганах Девчонка отшила тебя отвали ты ботан! Жесть!! В футбик ты мажешь по воротам У тебя крадут гигантские шары Жесть!! Ты хочешь сжать кулаки, воздух рвет грудь Ты разгорячен и весь матч торчишь на скамейке Жесть!! Ты заставляешь себя отдубасить десятилетнего сопляка Хочешь перескочить через загородку, падаешь, ломаешь себе зуб Жесть!!

Я был озадачен. Разумеется, взволнован, но в некотором замешательстве. Это оказалось совсем не шифрованным посланием, пришедшим из загробного мира, в котором вам раскрылась бы потаенная сущность вашего ребенка. Ни особой нежности, ни серьезности в этих словах, ни внезапной задушевности. И ни намека на обращение ко мне, хотя я на это надеялся. Хуже того, он упоминал свою мать в качестве единственной родственной связи, словно я вообще не существую.

— Вам известно такое выражение — «жесть»? — спросил я у новой знакомой, протягивая листок.