Вовка - зелёная фуражка
Шрифт:
Нельзя сказать, что на Север уже пришло лето. Деревья были ещё без листвы, только кое-где на припёках проклёвывалась трава, кое-где на кустарниках появились почки, а в лесной глухомани, по оврагам, ещё лежали спрессованные сугробы снега. На озере снег стаял и лёд всплыл. Появились полоски воды у берегов, но посиневший лёд был ещё прочен. За суровую зиму он потолстел до метра, нелегко было солнцу с ним справиться, тем более что течение в озере слабое, проходит посередине, а у берегов вода почти стоячая.
По льду ещё свободно ходили, стараясь,
Рядом с рыболовами подпрыгивала выловленная рыбёшка. Вовкин отец тоже, выкроив часок-другой, отправлялся на лёд и приносил уйму рыбы — её хватало и на обед и на ужин. Чаще всего он приносил красивую рыбу, с золотистым отливом, с тёмными полосками поперёк туловища и ярко-красными плавниками. Это были окуни. Вовке окуни понравились, и он с нетерпением ждал, когда его выпустят на волю и он вместе с отцом пойдёт на рыбалку. А вот маме окуни не пришлись по душе.
— Одно мучение с ними… Чешуя, как припаяна, хоть плачь или вари с чешуёй…
— Ну, это дело поправимое, — сказал папа. — Сейчас смастерю тебе окунёвую чистилку.
И тут же принялся за дело.
Он взял пустую консервную банку, вырезал из неё ножницами полоску жести, пробил в жести гвоздём множество отверстий. Получилось что-то вроде тёрки. Тёрку папа прикрепил к деревянной ручке.
— Ну, Маруся, теперь попробуй…
Мама попробовала, и окуни были помилованы. А полное мамино признание окуни получили, когда бабушка Марфа приготовила из окуней заливное и тройную уху.
— Это что ещё за уха такая? — сначала посмеялась мама.
— А вот увидишь… Наша это — особая, рыбацкая, — сказала бабушка Марфа. — Кто придумал — не знаю, но по-вкусному придумал… А ну, Клюевы, глядите-поглядывайте!
Бабушка Марфа отобрала самых мелких окуней, чешую с них счищать не стала, а только выпотрошила рыбёшку и вырезала жабры, чтобы от них горечи не было. Затем сварила половину окуней, вытащила их шумовкой и выбросила, а в этой же воде сварила остальных окунишек и тех тоже выбросила.
— Это для навару… А теперь запустим в уху кумжу. Её ни в коем разе не будем выбрасывать. И разваривать не станем… Вот так наша рыбацкая тройная варится!.. Попробуйте!
— Отродясь такой вкусной ухи не едал! — похвалил папа.
— Ууу! — Мама черпнула ложкой раз, другой. — Мастерица же вы…
— Всегда тройную будем варить… — сказал Вовка. — Я наловлю много-много рыбы, так мы шестерную будем варить и ещё большейную…
Кумжу Вовка тоже видел впервые. Это была рыба необыкновенной красоты: серебристого цвета с радужными пятнами по всему узкому и стремительному телу.
Просто не верилось, что эта красавица прожорливая хищница!
— Да ещё какая хищница! — уверял папа. —
И вот наступило утро, когда Вовка, одетый почти по-зимнему, появился на крыльце. Он, будто боясь сойти по ступенькам, целых полчаса топтался у двери, рассматривая заставу.
Посредине двора длинный бревенчатый дом, крытый большими серыми плитками. Такая крыша называется шиферной, это Вовка знал.
И что в этом длинном доме, в казарме, живут солдаты-пограничники, Вовка тоже знал. Знал, что там, внутри, — спальни, красный уголок, комната дежурного, кабинет отца и кабинет его заместителя, лейтенанта дяди Коли, Светкиного отца. Очень хотелось Вовке попасть в эти кабинеты.
Он хорошо представлял себе, как выглядит спальня и даже красный уголок, не было ничего непонятного и в названии «дежурка» — значит, комната, в которой дежурят — сидят за столом и по телефону разговаривают. Это Вовка однажды видел в милиции, куда они ходили с дедушкой за какой-то справкой. А вот кабинет…
Кабинет представлялся в Вовкином воображении чем-то вроде шофёрской кабины на грузовике. Разные там педали, приборы, стрелки… И если бы его попросили нарисовать собственного отца в кабинете, то он обязательно изобразил бы командира заставы за баранкой.
Против дома, в котором они жили со Светкой, был ещё дом с широченной дверью и двумя крохотными оконцами. На двери висел огромный замок. Дом этот был виден из окна квартиры, как и все другие постройки, что стояли вдоль забора. В этом доме с замком помещался склад. За складом стоял ещё дом, и не надо было гадать — что там помещается. По одним запахам можно было определить: кухня и столовая.
Рядом с кухней под навесом лежали сложенные в аккуратные штабеля поленья дров. Берёзовые, с белоснежной корой были до того красивыми, что Вовке становилось не по себе, когда кто-нибудь из солдат набирал охапку дров и тащил на кухню: швырнут их в печь и сгорит вся красота…
Вовке не надо было объяснять, что за поленницей стояла конюшня. Сколько раз в день солдаты выводили из широких дверей приземистого сарая лошадей разной масти. То чистили их, то водили к озеру на водопой, к широкой проруби, а то запрягали в брички и куда-то уезжали. Сено для лошадей хранилось на чердаке конюшни, его сбрасывали на землю через чердачное окно.
Рядом с конюшней, тоже под навесом, стояли брички, плуги и бороны, а ещё красный пожарный насос на колёсах. По словам отца, надо четырём человекам взяться за ручки этого насоса, чтобы получился такой напор, что можно струёй из брандспойта сбить человека с ног.
— Вот когда-нибудь будем проводить пожарное ученье, и сам увидишь, как он действует, — сказал отец.
— А его на лошадях возят? — спросил Вовка.
— Можно и на лошадях, а можно и на руках перекатить куда надо…