Войди в каждый дом (книга 1)
Шрифт:
— А чем это ты мажешься, милушка? — медоточиво улыбаясь, поинтересовалась Нюшка.— Уж больно душисто пахнет!
— Аникеюшка крем из города привез, недешево, говорит, заплатил...
— Знамо! — согласилась Нюшка.— Красота, она задешево не покупается. Да и сухоту коровьим маслом не под-правишь.
Серафима стала сразу багровой от этого дерзкого и нахального намека на ее старость, но не успела придумать, чем унизить Нюшку, как Аникей прервал их словесный поединок:
— Хватит вам, бабы, облизывать друг друга! Вас не останови, так вы глаза друг дружке выцарапаете.
—
— Ничего, с тебя не убудет, а Нюшка меня иной раз так выручает — дай бог каждому!
— Чем это она тебя выручает? — распаляясь и наступая на мужа, спрашивала Серафима.— Уж не глазищами ли своими бесстыжими да тем, что задом туда-сюда вертит?..
— Серафима! — дико заорал Аникей.— Не доводи до греха, а то я тебя так проучу, что сама неделю на задницу не сядешь! Вытолкай ее на кухню, Никита, да закрой дверь — я хочу с Нюшкой по секрету поговорить. Не уймется — ведро воды на голову вылей, живо очухается!.. Серафима не стала дожидаться, когда ее выставят за дверь, и сама стремглав вылетела из горенки, понося на чем свет стоит свою лихоманку-соперницу. Никита, насу-пясь, вышел следом за нею, и в горенке наступила тишина.
— А все же ты, Аникей, жены боишься,— не скрывая своего торжества, сказала Нюшка.
— Чужая собака укусит — радости мало, а уж если своя сбесится, может живого места на тебе не оставить!..
Нюшка сочувственно вздохнула:
— Не сладкая у тебя жизнь, Аникеюшка...
— Не кисель, известно,— согласился Лузгин и коротко приказал: — Докладай!..
Нюшка мгновенно преобразилась, улыбка пропала с ее губ, глаза как бы затуманились,
— Дела твои, Апикей, как сажа бела. Надо бы хуже, да нельзя!.. Кого ни послушаешь — все против тебя в один голос говорят: не уймут, мол, его на месте, в область будем писать, в Москву, куда хошь! Сама, дескать, партия подсобит убрать его с председателей!..
Лузгин помрачнел, лицо его отяжелело.
— На что хоть жалуются-то? — помолчав немного, спросил он.— Или просто без разбору все помои сливают, как в лоханку?
— Всего и не упомнишь,— сказала Нюшка.— Но перво-наперво злятся, что ты не весь заработанный хлеб на трудодни выдал, а припрятал, мол, для будущего года, чтоб первому отрапортовать!
— Еще что?
— Болтают, мол, зима нынче-завтра, а дров почти ни у кого нету,— тараторила Нюшка.— Во время сенокоса обещался, дескать, долю накошенного выдать, а сейчас молчит, опять обмануть хочет, как в прошлом годе... Старики в обиде особо — всю жизнь, говорят, в колхозе работали, а теперь хоть помирай — ни хлеба не дает, ни дров, ничего...
— Хватит!..— Аникей резко опустил на стол чугунный кулак.— Тебе бы следователем быть — все раскопаешь...
— Ну дык! — горделиво вскинула голову Нюшка.
Она хотела продолжить свой рассказ, но, взглянув в поскучневшее лицо Аникея, сочла за лучшее воздержаться. Так можно и себе навредить. Лузгин сидел, наморщив лоб,
сжав губы. Нюшка
— Для себя... для дома...— шептала она.— Что будет? Чем сердце успокоится?
— Брось ты цыганить,— скосив взгляд на карты, сказал Аникей.— Какой толк их мусолить?
— Не скажи.— Нюшка отмахнулась.— Забыл, как прошлый раз я тебе гадала и какая счастливая карта выпала? Вот сейчас — смотри! — казенный дом тебя ожидает!
— Это я и без гаданиев знаю.— Лузгин тяжело вздохнул.— Вот вызовут в райком или в область, намылят голову, а то и совсем снимут — долго ли!
— Что на сердце у тебя? — шелестя картами, говорила нараспев Нюшка.— Вишь, трефовая дама!
— Это ты, что ль? — Аникей усмехнулся.
— Может, и я. Я как раз в трефовую масть ударяюсь... Да и сюда гляди,— обрадовалась она.— Во исполнение твоих желаний пиковый король выпал — лучше нельзя!..
— Наверное, секретарь райкома, кому еще боле,— сказал Аникей.
— Будет тебе еще какая-то бумага и дальняя дорога...
— Бумага — это не иначе как протокол общего собрания, а дорога — это отпустят на все четыре стороны, и поминай как звали!.. Ладно, Нюшка, кончай свою барахолку!
Аникей смешал в кучу карты и поднялся. Раскрыв дверь на кухню, он позвал жену и брательника. Они явились и молча стали следить, как он меряет неторопливыми шагами горенку.
— Ну вот что,— проговорил он, наконец останавливаясь, и глаза его угрюмо блеснули.— Если жареную рыбу есть хотим, то нечего бояться, что мелкой косточкой подавимся. Задергивай, Серафима, шторки и тащи на стол все, что имеется!..
— Ты что хоть надумал-то, Аникей Ермолаевич? — робко спросила жена.
— Берись за стряпню. Созовем гостей и будем водку пить, песни петь! А ты, Нюшка, навостряй лыжи — обежишь кого надо...
Выпроводив из горенки жену и сторожиху, он велел Никите присесть к столу.
— Завтра, брательник, соберем правление и остатний хлеб на трудодни пустим — надо заткнуть глотки!.. С утра, занаряжай все подводы в лес, и каждому прямо во двор
пускай дрова возят. Шалымов соберет стариков и подбросит им что требуется. Не жадничайте — все окупится!
— Ох, напрасное что-то ты затеял.— Ворожнев забеспокоился.— Разве их этим купишь? Замажешь их глаза?
— Надо, чтоб люди поняли, что я, ежели захочу, как хошь могу повернуть... Один поверит, второй усомнится, третий смолчит... А вечером придумаем, как нам от Лю-бушкиной оторваться.
С тех пор как Сергею Яковлевичу Коровину сообщили, что Пробатов появился в районе и, не заезяжая в райком, успел уже побывать в двух колхозах, он терялся в догадках. «Странно, очень странно,— думал он.— Не позвонил, не позвал... Что бы это могло значить?»
За годы, которые Коровин отдал партийной работе, он не помнил случая, чтобы руководители области, отправляясь в какой-либо район, не ставили об этом в известность первого секретаря райкома. Обычно они и самого секретаря брали в поездку по колхозам, чтобы можно было прямо на месте указать на его промахи и недостатки.