Войди в каждый дом (книга 1)
Шрифт:
«Видно, что-то приметил,—думала она, ничем пока не выдавая своего беспокойства и пытаясь по выражению лица Ивана Фомича определить, что он хочет у нее выведать.—Нет, неспроста он издалека подъезжает, ох, неспроста!»
— Народ у нас в колхозе сознательный, Иван Фомич, его агитировать за хорошее не надо, сам без председателя разберется, что к чему! Да и коммунисты на что? Разве они будут сидеть, в рот воды набравши?
— Ну, а что, если и коммунисты оплошают? Бывает же иногда такое...
— Ну, тогда вы нас поправите, Иван Фомич. Пробатов
— Это хорошо, что ты уверена в людях, можешь их на доброе дело поднять,— сказал он и, поставив под кран самовара пустой стакан Любушкиной, налил чаю и добавил молока.— Позволь за тобой поухаживать, Прасковья Васильевна!
— Спасибо. Это мне надо за вами ухаживать, а мы у себя дома...— Она еще не была уверена, что чутье обмануло ее и Пробатов только и добивался услышать от нее то, что и сам хорошо знал.
И она не ошиблась. Отпив несколько глотков чаю, он, как бы между прочим, поинтересовался:
— Почему вы мост через речку не почините? Материала, что ли, нет?
«Вот оно!» —сказала себе Любушкина, легко разгадав за наивной простотой вопроса таившуюся неприятность.
— Аникей уже успел нажаловаться? Ну и бессовестный мужик!
— А в чем дело-то?
— Как в чем? Значит, он все на меня свалил? Мы же договорились с ним по очереди мост поправлять — один год мы, другой они... А я и так его уже два раза подряд ремонтирую!..
— Вам никогда но приходила в голову мысль слить ваши хозяйства в одно? Конечно, не для того, чтобы из-за моста не ссориться, а для большей взаимной выгоды, а?
Это было так неожиданно, что Любушкина даже привстала за столом, не сводя с Пробатова напряженного взгляда.
— Вы, конечно, шутите, Иван Фомич?
— Нет, зачем же! Ваши соседи с большой охотой к вам пойдут! Я только недавно оттуда, и, судя по всему, там возражений особых не предвидится!
Прасковья Васильевна снова опустилась на стул, отодвинула от себя стакан, с минуту молчала, обиженно поджав губы.
— Они-то, может, и с премилым удовольствием, да вот нам с ними родниться никакого расчета нет...
— Значит, все дело только в том, что нет расчета?..
Она понимала, что, отвечая так, ставит себя в невыгодное положение, даже что-то теряет в глазах секретаря обкома, но по свойству своей горячей и самолюбивой натуры не могла уже сдержаться.
— Вы сами понимаете, Иван Фомич, что неволить нас никто не может, а я одна такое дело не решаю — куда люди, туда и я! Но закрывать на правду глаза я тоже не хочу! У нас люди уже наработаются досыта, а в Черем-шанке только с постелей встают! У нас скажи что — повто-
рять не надо, сразу делают, а у них лаются все друг на друга до хрипа... Идти, конечно, и с гирями на ногах можно, да будет ли прок какой?
— Кто их, черемшанских, не знает! — поддержала председательницу мать.— Сроду по чужим огородам да садам шастают!
— Неужели всем миром так и совершают нашествия — женщины, старухи, дети? Может быть, даже во главе со своими
— Я, Ванюша, о подростках.— Мать была явно смущена.— Есть там у них такие.
— А у вас, безусловно, любителей лазить но чужим садам нету? — открыто насмехался Пробатов.— У вас все мальчишки ангелы?
— Да не в ребятах суть,— сбитая неумелой поддержкой Евдокии Павловны, хмурясь, сказала Любушкина.— Сколько раз можно объединяться? Мы себе один раз уже взяли бедный колхоз...
— Да, года два, может, придется потерпеть, пока снова в силу войдет. Не хмурься, Прасковья Васильевна, дело говорю. Одни их луга дадут такое, что вам и не снилось,— стадо раза в четыре сможете увеличить, а если станете еще травы подсевать, зальете молоком всю область. Капуста у них плохо родится, культуры у них, что ли, нет настоящей, а вы там возле реки на заливных илистых землях будете брать урожай побольше, чем у себя. Опять же за рекой озера у них, птицу разведете и осенью целыми машинами станете в город возить. Не веришь?
— Оно со стороны, конечно, рай, а не жизнь получается... Только где мне с ними управиться! Аникей все горлом берет.
— Не плачься, не строй из себя горемыку! Почувствуют люди настоящий интерес и работать начнут так же, как и ваши колхозники. Да и не стану скрывать от тебя — объединитесь, и одним плохим председателем в районе будет меньше.
— Ну, Лузгина легко с места не сдвинешь, с мясом надо будет рвать! — Любушкина рассмеялась, но тут же свела строго брови.— Не уговаривай понапрасну, Иван Фомич. Не по плечу эта ноша мне, да и надоело, по правде: тянешься, тянешься — и как в сказке про белого бычка.
— Значит, ты категорически против?
— Да что я! Не захотят наши с ними родниться. А насильно мил не будешь.
Пробатов слушал, не поднимая глаз, словно стыдясь чего-то, испытывая чувство разочарования и усталости.
— Настаивать на вашем объединении никто, конечно, не будет,— сказал он, наблюдая за растерянным, в малиновых пятнах лицом Любушкиной.— Это ваша воля и ваше доброе желание! Но меня вот что удивляет, Прасковья Васильевна: как вы можете людей целого колхоза огулом зачислить в лодыри? И потом вот еще: вы уверяли, что народ у вас в колхозе сознательный, что его на хорошее дело агитировать не надо, а сейчас вдруг, даже не спросив мнения всех, самолично за них отвечаете? Как же после этого прикажете понимать ваше рассуждение о том, что умнее народа все равно не будешь, а?
Любушкина сидела, опустив голову, затенив ладонью глаза, и не отвечала...
Пробатов уехал из деревни под вечер, когда откланялась Прасковья Васильевна. Они посидели еще немного в сумерках, и мать вышла его проводить.
— Шерсти па днях па базаре купила. Чудо какая хорошая!— похвалилась она, когда вышли в сени.—Хочу вам всем носки вязать. Сперва тебе, а уж потом...
— Не надо, мать, у меня же есть носки.
— Эка сравнил! — чуть было не обиделась мать.— Да нешто магазинные с нашими могут спорить?