Войди в каждый дом (книга 2)

Мальцев Елизар

Мысленно споря с Мажаровым, Пробатов расхаживал по ковровой дорожке. Остановившись у окна, он заметил, что у подъезда уже выстроились четыре «Победы» и его черный ЗИЛ, а на парадное крыльцо вышли все секретари и ждут его. Заторопившись, он покосился на свое отражение в зеркальном стекле книжного шкафа: из смутной глубины смотрел на него хорошо одетый, рассерженный человек. Нет, с такой вывеской нельзя показываться гостям...

Дежурный милиционер у двери вытянулся, отдал честь, и Пробатов улыбнулся ему широко и радостно, вызывая ответную улыбку на скуластом лице молодого парня, незаметно настраиваясь с этой минуты на веселый

лад.

— Прошу, товарищи, в мою машину! — гостеприимным жестом распахнув дверцу ЗИЛа, сказал Пробатов.— Туда вместе, а там разберем членов делегации и поедем порознь...

Секретари на мгновение замешкались, словно не решались нарушить кем-то установленное правило, из обычного чувства вежливости и такта дождались, когда нырнул в машину второй секретарь Инверов; за ним полез секретарь по промышленности Журихин; потом бочком протиснулся Конышев, сел и тут же зашуршал газетой; неуклюже забрался председатель облисполкома Бармин, тяжело дыша, отбросил откидное сиденье, долго возился, устраиваясь; последним шумно ввалился секретарь по пропаган-

де Новожилов, захлопнул дверцу, задышал в затылок Пробатову, сидевшему рядом с водителем.

— Как хотите, мужики, а я шляпу не выношу! — признался Бармин.— Может, по моде я лучше в ней выгляжу, а вот привык с заводских времен к кепке: то ли дело — кинул на башку и не думай, как она сидит! Снимайте, а то упаритесь!

Инверов будто только и ждал разрешения — снял шляпу, осторожно положил на колени, вынул чистый батистовый платок и промокнул выбритую до блеска лысину. Голову он брил ежедневно, брил сам опасной бритвой и очень гордился этим умением. Сейчас, потирая голову, он обнаружил около уха небольшую, похожую на лишай шероховатость, и эта мелочь подействовала на него столь угнетающе, что он до самого вокзала ехал молча, не проронив ни слова.

— Сегодня мы не будем отбивать хлеб у Новожилова,— сказал, полуоборачиваясь, Пробатов.— Он должен показать, на что способен. Ну как там, приветственные речи, угощение — все в порядке?

— Дети с цветами уже на вокзале, Иван Фомич! — с непонятной робостью ответил Новожилов.— Правда, цветы йе ахти какие, но лучших не было — думаю, сойдет. А за угощение надо спрашивать с Конышева — что он нам выделил, то и будет.

У секретаря по пропаганде был такой озабоченный и даже удрученный вид, что Пробатов поинтересовался:

— Чем это вы так встревожены?

— Все-таки заграница, Иван Фомич! — откровенно признался секретарь.— Мы, русские люди, хлебосольны, но всегда чего-то вроде стесняемся, а вдруг что не так, а вдруг не понравится что нашим гостям...

— Бросьте! Мы принимаем немецких товарищей, коммунистов, а главное — чем богаты, тем и рады! — Пробатов помолчал, глядя на залитую солнцем улицу.— Нам перед ними стыдиться нечего!.. А гордиться по праву есть чем... Мы заплатили за свободу Германии такой кровью, что можем всем смело смотреть в глаза!..

В машине наступила тишина. Водитель бросил на Про-батова быстрый взгляд и повел машину ровнее. На смуглой шее его, туго стянутой темным воротником и галстуком, краснел, как свежий незаживающий порез, широкий шрам — след давнего ранения...

Мягко шелестя шинами, ЗИЛ мчался по залитой солнцем центральной улице города, мимо магазинов, театра

с белыми колоннами, сквера с трепещущей листвой, в отдалении от ЗИЛа ехали с равными интервалами свободные «Победы», и

прохожие, останавливаясь, с любопытством провожали взглядами этот необычный кортеж.

«Как было бы все чудесно, если бы не злополучное письмо! — досадовал Пробатов.— Не мог помощник догадаться принести его завтра! Кстати, где оно? Не оставил ли я его на столе в кабинете? — Иван Фомич опустил руку в боковой карман пиджака и наткнулся на острый угол конверта.— Интересно, что бы сказали они, если бы я им прочитал его? Инверов бы, наверное, тут же потребовал немедленно вызвать Мажарова на бюро обкома и исключить из партии; Бармин, может быть, согласился бы с ним; Новожилов начал бы рассуждать о том, что побудило молодого партийного работника так ожесточиться; Журихин, может быть, промолчал бы, а Конышев, тот сказал бы что-то неожиданное! Например, что Мажаров вправе был написать такое письмо, что лишать его такого права нельзя. Зачем нам, коммунистам, скрывать друг от друга свои мысли, пусть даже в чем-то неприемлемые и тревожные? Если никто из нас не решится сказать то, что думает, то тем самым будет нанесен вред всем! А впрочем, кто знает, что сказал бы в этом случае Конышев? Почему я прячу от всех это неприятное письмо? Что мне мешает поделиться с товарищами своим беспокойством?»

К нему сразу вернулось приподнято-радостное настроение, едва он прошел сумрачное здание вокзала и очутился на светлом перроне, где на каменном фронтоне дышало на ветру алое полотнище: «Добро пожаловать, дорогие немецкие друзья!» Прямо перед ним стояли полукругом чистенькие, аккуратно причесанные пионеры в белых рубашках и блузках, с торчащими концами галстуков, их лица были серьезны и напряженны, в руках они крепко стискивали большие букеты цветов. Из мощных репродукторов лилась бодрая маршевая музыка; шумела толпа празднично одетых людей; по краю платформы неторопливо прогуливались милиционеры в белых перчатках.

«Кажется, Новожилов переусердствовал, — подумал Иван Фомич; отвечая на дружеские приветствия знакомых ему работников областных учреждений, руководителей крупных строек, заводов, поглядывая на целую толпу веселых и нарядных людей.— Я просил пригласить лишь тех, без кого можно обойтись на работе, а он оторвал от дела, кажется, не менее двухсот человек! И зачем здесь

дети — разве мы сами не могли бы преподнести эти цветы?»

Он хотел высказать свои сомнения Новожилову, но к перрону, погромыхивая и шумно отдуваясь после дальнего бега, подходил поезд. Толпа качнулась навстречу зеленому плывущему мимо составу, и Пробатов вместе со всеми двинулся вдоль мягкого вагона, у окон которого стояли и махали разноцветными флажками немцы.

Они высыпали на платформу в таких же ярких по цвету костюмах, как и их флажки, подтянутые, поджарые, напоминая скорее группу спортсменов, приехавших на соревнования, чем делегацию партийных и профсоюзных работников.

Словно голуби, выпущенные из голубятни, к ним порхнули быстроногие пионеры, преподнося каждому гостю цветы; немцы смеялись и, в свою очередь, тоже что-то дарили детям.

Цветов хватило и на секретарей обкома. К Пробатову бросилась белобрысая редкозубая девочка с густой челкой, испуганно взглянула на него, сунула букет и тут же стремглав кинулась обратно. Он машинально опустил руку в карман и растерянно оглянулся на Новожилова. Но тот понял его без слов, наклонился и, чуть загадочно улыбаясь, зашептал: