Войку, сын Тудора
Шрифт:
Князь Александр вздохнул, что мог он сказать этому взрослому ребенку? Что измена и трусость откроют врагу ворота, как только сам он окажется за стеной? Что он решил умереть, как князь, а не как нищий приживальщик, при чужом дворе?
— Я, сынок, еще базилей, — ответил он, помолчав. — А жизнь царя — как у льва, рожденного в неволе, — от начала до конца в клетке. Хоть и золотой, но крепкой — из такой не уходят живым. А ты, — добавил князь уже строго, — со мною начал спорить, сотник. Разве не понял еще, что это мой приказ? Дорога тебе не ведома, так что
И князь вернулся к столу, заваленному книгами, с которыми ему предстояло вскоре расстаться.
29
Приказ есть приказ. Войку, с помощью Иосифа, собирался все утро в трудную дорогу. Юношу снарядили: дали крепкие и мягкие яловые сапоги, похожую на татарский малахай рысью шапку, новый крепкий колет, подбитый мехом плащ. Ему вручили широкий пояс, в котором были зашиты червонцы на непредвиденные дорожные надобности. Завернутая в тряпицу верная кольчуга, вместе с запасом копченого мяса и сухарей легла в заплечную котомку, какие носили чабаны с Крымских гор.
Чербула оставили затем в покое, и он отправился в последнюю прогулку по городу. Он бродил по площадям, где жили в палатках беженцы, по уменьшившемуся вчетверо, уже оскудневшему припасами, притихшему рынку, среди домов и церквей. Сотник каждый раз, словно ненароком, возвращался ко дворцу, заглядывая во двор, кружил вокруг покоев базилеева семейства. Но не было ни знака, что о нем еще помнят, ни намека на близкую встречу. Войку метался и по знакомым уже катакомбам, однако княжна не показывалась нигде.
«Ее заперли, — думал Чербул. — Но я вернусь за нею. Обязательно вернусь!»
С вершины башни над дорогой к воротам сотник бросил последний взгляд на вражий стан. И направился к молдавскому подворью, где предстояло прощание с товарищами и земляками.
Войники-молдаване знали уже, что Чербулу предстоит дорога к далекому дому. Но ни у кого в сердце не было той злой зависти, какую испытывают к счастливчикам, незаслуженно облагодетельствованным судьбой. За общим столом в большой трапезной сотника встретили дружелюбными возгласами. Старый Дрэгой протянул ему пузатый козий мех.
— Я берег это вино, сын мой, — молвил старый воин, — до того часа, когда все мы сядем на корабль, чтобы вернуться домой. Да, видно, немногие из нас дождутся его. Испей же на добрый путь!
Войку обвел взглядом друзей. Немногим более половины осталось от тех смелых витязей, которые вместе с ним приплыли на «Триденте» к берегам Великого Черноморского острова. Лица оставшихся отмечали шрамы от копий и сабель, от стрел врагов; многие скрывали еще свежие раны под повязками. Но теперь перед Чербулом сидели, стояли совсем иные люди. Самые юные за недолгое время превратились в закаленных бойцов. Кольнула больно мысль: неужто все полягут в чужом, хоть и прекрасном краю?
Войку приложился к бурдюгу. Густое и терпкое красное, словно кровь родных холмов, полилось в горло. Сделав несколько глотков, Чербул передал мех стоявшему справа от него Лунгу. И хмельное вино
— Отнеси родимой стороне, Чербуле, поклон наш низкий, — сказал Сас. — Поведай Молдове и государю Штефану, как бились мы здесь с погаными по их наказу.
— Скажи дома: так и стояли они до конца, — добавил Лупул. — Пока не пали все. Ведь последний час города уже недалек.
— Я встречу его с вами, братья, — ответил Чербул. — Я вернусь!
— Эге, парень, дай тебе бог до дому дойти, — покачал головой Корбул. — Дай бог вражьи руки миновать — турецкие, татарские, от лотров в дороге отбиться. А там — разве не будет для тебя дела в родной стороне?
Войку снова и снова в раздумье обводил грустным взглядом товарищей. Как ни был краток срок их службы в Мангупе, многие, пожалуй, большинство, успели пустить на этой скале глубокие корни. У одних появились семьи, у других — невенчаные подруги, у всех — друзья, и дружбу ту скрепила пролитая на стенах города кровь. Мангуп быстро усыновлял пришельцев, роднил его со своими природными детьми. И все-таки они остались для Молдовы верными сынами.
— Пусть знают там, в Земле Молдавской, — наказал напоследок Дрэгой, — что мы поляжем здесь до одного, но не покоримся осману. И завещаем то же им.
Выпили последнюю чару. Обменялись. И Войку отправился в свою камору на недолгий отдых.
А на заре Иосиф провожал его через катакомбы к тому месту, где молодого посланца ждал сам базилей. Войку, преклонив колено и опустив голову, принял его благословение. Князь Александр поднял его и обнял.
— Я сказал, что у тебя будет спутник, знающий дорогу, — сказал последний государь Мангупа. — Вот он, вернее — она. В этой девушке течет кровь Палеологов; ты должен невредимой доставить ее сестре Марии и брату Штефану. — И Войку с отчаянно забившимся сердцем увидел, как князь Александр выводит за руку из тени подземелья Роксану, свою племянницу.
Войку и Роксана долго шли потом подземным ходом, начинавшимся в сердце мангупских катакомб. Странная стеснительность, овладевшая обоими с той минуты, когда сотник и девушка пустились в путь, не оставляла их и сейчас. Был уже вечер, когда впереди забрезжил свет. Вскоре показался клочок неба, и оба вышли в большую пещеру, высоко над ущельем. Огромный грот, словно щербатая пасть горы, разверзся в сторону Мангупа. Город пламенел перед ними в лучах багрового заката, будто его охватил уже последний, великий пожар.