Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)
Шрифт:
– Что это ты? А?
– Моя деревня под Козловом будет...
– Ну?
– Да вот боюсь я, как бы не грабили они,- казаки-то наши...
Вдоль окопчиков полз Филатов. Раздавал патроны.
– Меньше, братва, стреляй. Бери в плен, Манштейну товар доставляй...
Туман за окопами редел.
* * *
Над Снакостью - перед окопами - туман рассеялся только в полдень.
Опять - густо, цепь за цепью,- наступали матросы. Без перебежек, не ложась, шли они по открытой, плоской равнине. Нами был пристрелян
Наблюдая за стрельбой своего взвода, я приподнялся из-за окопчика.
– Свечников, головы не прятать!
– закричал я, заметив, что Свечников стреляет не целясь, уйдя с головою за бруствер и журавлем колодца выставив вверх винтовку.
– Свечников! Свечнико-ов!
Но Свечников еще глубже ушел под бруствер.
"Ну, я его!" Я вскочил и пошел к его окопчику.
– Ложись, ложись!
– закричал мне прапорщик Морозов.
Но было уже поздно. Меня подбросило и с новой силой ударило о землю. Кажется, я вскрикнул.
Минуту я пролежал тихо, следя, как из правой ноги густым потоком струилась боль. Портянка в сапоге намокала. "Надо встать. Добьет..." Но встать я не мог - раненая нога вновь тянула к земле.
– ...А ну, здоровой подсобите... Так!.. Здоровой ногой!..
Нартов волочил меня в кустарник... За кустарником поднял и, обняв за плечи, повел на перевязочный пункт.
Над бузиной около дороги метались воробьи. Тощая собака в канаве трепала какой-то длинный окровавленный бинт. С заборов сползало солнце.
Я прыгал на одной ноге, правым плечом навалившись на левое Нартова.
* * *
– Не страшно, господин прапорщик!
– сказал фельдшер, наскоро сделав мне перевязку.- Ранение междукостное... Ну, трогай!
– Он положил мне под голову мой надвое распоротый сапог и махнул рукой, подзывая следующую, еще не нагруженную подводу. Наша тронулась.
– Прощай, Нартов! Спасибо!
Некоторое время Нартов шел рядом с нами.
– Ну, иди в бой... С богом!..
Подвода пошла быстрее. Раненые застонали.
* * *
...Кажется, мы уже подъезжали к вокзалу. Глаза мои были закрыты. Палило солнце.
– Да говорят, не налезай! Пошла вон!
– отгонял кого-то возница.
– Мне про генерала, служивые, узнать бы... про главного...
Я открыл глаза.
За подводой, перегнувшись к нам, шла черная от загара и пыли Олимпиада Ивановна...
ЭВАКОЗАБОТЫ
Поезд шел, раскачиваясь...
В Сумах наши три санитарные теплушки включили в состав пассажирского.
– Негодяи! К самому хвосту,- негодяи,- прицепили! Ну и трясет! ворчал раненный в плечо поручик Бронич.- И солому сменить ленятся... Эй, санитары!
– Господи! Бог ты мой!.. Го-спо-ди!..- Молодой солдат-кавалерист, раненный в живот, шаркал по полу разжатыми ладонями.- Санитар, испить бы!.. Са-ни-тар!..
–
– подхватил кто-то.
– Санитар!
– Сестра!
– Сволочи!..
В теплушке, кроме раненых, никого не было.
* * *
...Над крышей гремел ветер. Когда на каких-то маленьких станциях поезд останавливался, за черной щелью наших дверей гудели телеграфные провода. Но вот провода загудели с обеих сторон теплушки.
Мы приближались к Харькову.
В Харькове мы подъехали к пассажирскому вокзалу.
– Испить бы, о го-спо-ди, и-испить!..
– Вот подожди, разгружать будут.
Я подполз к тяжелой двери. Окровавленный и грязный солдат-марковец помог мне раздвинуть ее, и я выглянул на перрон.
Из соседних вагонов выходили пассажиры. Сейчас же за нашей дверью рыхлая, со всех сторон закругленная дама взасос целовала какую-то плоскую девицу в шляпке с васильками. Мимо них, потряхивая коробкой конфет, пробежал высокий седой мужчина в английском пальто нараспашку. Два толстяка в пенсне подзывали пальцами носильщика.
– Господа! Позовите врача. Господа, да послушайте!.. К теплушке никто не подошел.
– Э, вы там - с чемоданами! Тыловое сало!.. Наконец вагоны рвануло.
* * *
– Это же - это же - это же, черт - черт знает, что такое!.. Маневрируют!.. Ой, трясет!.. Доктор! Это же черт... ой, доктор!..
Поручик Бронич схватился за ключицы, качнулся вперед, но вагоны опять рвануло, и он повалился спиной на солому. Солдат-марковец стоял на коленях. Тоже раскачиваясь, пытался держать перевязанную руку на весу.
– А для ча страдать и маяться? Для ча это, коль они по справедливости не поступают?..- ворчал он глухо.- Буржуев, как водится, повыпускали, а на разгрузку опосля только, мать их в тринадцать гробов чертову дюжину!
– Го-спо-ди, испить бы!.. О, господи-и-и! ...Поезд разбивали. Наши теплушки подбрасывало и толкало.
– Ах, так!
– вдруг не выдержал поручик Бронич.- Так?..- И, выхватив наган, он стал стрелять в потолок теплушки - раз! раз! раз!
– Доктор-р-р!..
Когда на вокзале Харьков-Товарная нас, наконец, стали разгружать, солдат-кавалерист уже не просил пить. На носилки его не положили. Взвалили на плечи.
"Мертвый!.."
* * *
По разгрузке работали санитары-студенты. Нога моя ныла. Мне казалось брезент носилок пропитан кровью, и я закрыл глаза.
– Да вы ли это? Какая встреча!..
С повязкой Красного Креста вокруг рукава надо мной стоял Девине. Я взглянул на него, удивленный:
– Вы?
– А как же! Работаю. Как же!
– быстро заговорил он.- Искупаю, так сказать, вину перед родиной. А вас и не узнать, господи!.. Ваш дядя... Да я сейчас же...
– И вас не узнать!
– перебил его я.- Толстеете?
– Ну, ничего, ничего... искупайте!.. Видно, впрок вам идет...