Война и мир Михаила Тухачевского
Шрифт:
«Никакое поражение никогда не ведет к таким чудовищным потерям командного состава. Только полная капитуляция страны после проигранной войны может иметь следствием такой разгром. Как раз накануне решающей схватки с вермахтом, накануне величайшей из войн Красная Армия была обезглавлена. Это сделал Сталин»36.
Та же точка зрения отражена, в частности, и в посвященной советско–немецким отношениям 1933—1941 годов книге авторитетного западного исследователя Филиппа Фабри:
«Ни в одной войне, даже Второй Мировой, ни одна страна не потеряла такое количество высшего и среднего командного состава.
Даже капитулировавшие
Потому, если, по мнению А. Кларка, перед чисткой Красная армия представляла собой мощный, ориентированный на новые цели, прекрасно оснащенный организм, то после репрессий «нововведения пошли черепашьим темпом; техника исчезла…
те выработанные рефлексы, которые могут оживлять массу и делать ее грозной силой, были уничтожены»38.
Страна осталась с обезглавленной и деморализованной армией. Перспективные военно–научные исследования были фактически остановлены. В частности, был практически «прикрыт» Реактивный Научно–исследовательский институт, основанный по приказу Тухачевского в 1933 году.
Репрессиям подверглись А. Н. Туполев и С. П. Королев и еще сотни изобретателей и инженеров–конструкторов.
Потому знаменитые «катюши» появились на фронте только в 1943 году, потому основной авиационной единицей к началу войны был фанерный У–2. Характерный пример:
до 1937 года испытания новейших технических средств противовоздушной обороны (ПВО) проходили под Москвой, где по предложению Тухачевского была создана специальная зона ПВО. Она была ликвидирована после его ареста. К идеям Тухачевского вернулись только 9 июля 1941 года, когда государственный комитет обороны принял решение «О противовоздушной обороне Москвы», а 9 ноября — «Об усилении и укреплении противовоздушной обороны Советского Союза». Большое внимание Тухачевский уделял развитию бронетанковых и механизированных войск. В начале марта 1932 года под его руководством состоялось заседание комиссии по реализации большой танковой программы. Было решено внести изменения в существующую организацию механизированных бригад и корпусов. В частности, в корпусе предполагалось иметь две–три механизированные бригады, один–два пулеметнострелковых батальона на транспортерах. К сожалению, это предложение в дальнейшем было забыто. В июне 1940 года началось формирование механизированных корпусов, включавших две танковые и одну моторизованную дивизию, мотоциклетный полк и 1031 танк. Эти громоздкие соединения оказались категорически неприменимыми в «живых», не учебных боях. А идея «старых военспецов», поддержанная Тухачевским и Якиром, о формировании механизированной (танковой) армии в приграничных округах была намертво забыта. Только в 1942 году Ставка осознала необходимость создания подобных армий. О состоянии вооружения ярче всяких официальных сводок говорит плакат осени 1941–го: «Товарищ! Вступай в ряды народного ополчения. Винтовку добудешь в бою». На 30 ополченцев в июне 1941 г. приходилась одна винтовка…
А тогда Сталин сделал ставку на дипломатию, решив, что ему удастся «перехитрить» Гитлера. На кону в 1939 году стояла судьба Европы. СССР и Германия предпочли забыть идеологические разногласия. Так родился пакт Молотова—Риббентропа.
После
Телеграмма Гитлера от 20 августа 1939 года:
«Господину Сталину, Москва.
1. Я искренне приветствую подписание нового германо–советского торгового соглашения как первую ступень в перестройке германосоветских отношений.
2. Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом означает для меня определение долгосрочной политики Германии. Поэтому Германия возобновляет политическую линию, которая была выгодна обоим государствам в течение прошлых столетий. В этой ситуации имперское правительство решило действовать в полном соответствии с такими далеко идущими изменениями.
3. Я принимаю проект пакта о ненападении, который передал мне ваш министр иностранных дел, господин Молотов, и считаю крайне необходимым как можно более скорое выяснение связанных с этим вопросов.
4. Я убежден, что дополнительный протокол, желаемый советским правительством, может быть выработан в возможно короткое время, если ответственный государственный деятель Германии сможет лично прибыть в Москву для переговоров. В противном случае имперское правительство не представляет, как дополнительный протокол может быть выработан и согласован в короткое время.
5. Напряженность между Германией и Польшей стала невыносимой.
Поведение Польши по отношению к великим державам таково, что кризис может разразиться в любой день. Перед лицом такой вероятности Германия в любом случае намерена защищать интересы государства всеми имеющимися в ее распоряжении средствами.
6. По моему мнению, желательно, ввиду намерений обеих сторон, не теряя времени вступить в новую фазу отношений друг с другом. Поэтому я еще раз предлагаю принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, самое позднее в среду, 23 августа. Имперский министр иностранных дел имеет полные полномочия на составление и подписание как пакта о ненападении, так и протокола. Принимая во внимание международную ситуацию, имперский министр иностранных дел не сможет остаться в Москве более чем на один–два дня. Я буду рад получить ваш скорый ответ.
Адольф Гитлер»39.
21 августа 1939 года Сталин ответил Гитлеру:
«Канцлеру Германского государства господину А. Гитлеру.
Я благодарю вас за письмо.
Я надеюсь, что германо–советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами.
Народам наших стран нужны мирные отношения друг с другом.
Согласие германского правительства на заключение пакта о ненападении создает фундамент для ликвидации политической напряженности и для установления мира и сотрудничества между нашими странами.
Советское правительство уполномочило меня информировать вас, что оно согласно на прибытие в Москву господина Риббентропа 23 августа.
И. Сталин»40.
23 августа 1939 года Риббентроп был уже в Москве.
В тот же день состоялась его первая трехчасовая беседа со Сталиным и Молотовым в присутствии германского посла фон Шуленбурга. Ее результатом стала ратификация на внеочередной сессии Верховного Совета СССР (31 августа) советско–германского договора о ненападении.
Выступая на сессии, Молотов заявил: