Война иными средствами
Шрифт:
Имеется склонность, особенно среди наблюдателей за рынками, трактовать тот факт, что СФБ используют конкретные экономические показатели возврата средств как доказательство чисто коммерческой природы деятельности фондов. (Бывший экономист МВФ пишет, что инвестиции СФБ стран Персидского залива «опираются на сугубо экономические критерии и не мотивированы политически. Например, АДИА, один из крупнейших суверенных фондов мира, установил стандартную ежегодную ставку доходности в размере 8 % для своего портфеля и добивался соответствия этому показателю на протяжении нескольких лет» [215] .) Но ведь ничто не исключает возможности делать привлекательные геоэкономические инвестиции, которые тоже обеспечивают 8 % доходности или даже больше. Компания «GeoEconomica», следящая за рынком СФБ, недавно показала, что СФБ Катара единственный не соответствует «принципам Сантьяго» [216] , призванным гарантировать прозрачность деятельности фондов и защитить их от политических инвестиций. «Внешнеполитические интересы Катара оказывают немалое влияние на катарский фонд национального благосостояния», – отмечается в докладе «GeoEconomica» [217] . Очевидно, что любые геополитические авантюры катарского СФБ также преследуют коммерческие цели, поскольку годовая доходность фонда, как сообщается, близка к 17 % [218] .
215
Mohsin Kahn, «The Gulf and Geoeconomics», MENA Source, Atlantic Council, March 7, 2014, available at/menasource/the-gulf-and-geoeconomics.
216
24
217
Asa Fitch, «Qatar SWF Drops Flashy Deals as Foreign Policy Shifts, Report Says», Wall Street Journal, June 16, 2014.
218
В целом, как следует из отчета GeoEconomica, «арабские СФБ не продемонстрировали ни операционной независимости управления, ни экономической и финансовой ориентации, а потому, следовательно, не способствовали укреплению доверия… к Принципам». Ibid.
Даже когда государства вкладывают средства исключительно по экономическим соображениям, неизбежно возникает вопрос, не изменяют ли эти инвестиции, так или иначе, стратегическую расстановку сил. Эшли Томас Ленихан, научный сотрудник Лондонской школы экономики, пишет, что СФБ «может использоваться как инструмент укрепления относительной экономической силы государства, пускай отдельные инвестиции производятся на основе экономической, рыночной логики» [219] . Государства, будучи суверенными акторами, обладают преимуществом заблаговременного узнавания о геополитических событиях, а потому имеют уникальную возможность перемещать свои средства соответствующим образом; отсюда опасения по поводу инсайдерской торговли, страхи, что тот или иной суверен может изменить политическую обстановку внутри страны или за рубежом, дабы обеспечить своим инвестициям выгодные условия. Отсюда же представление, что по сравнению с частными инвесторами СФБ намного меньше ограничены ответственностью акционеров, и такая свобода может принести суверенным фондам значительные рыночные преимущества [220] .
219
Ashley Lenihan, «Sovereign Wealth Funds and the Acquisition of Power», Journal of New Political Economy, April 2013.
220
Группа авторов так обобщает эти структурные различия: «Проще говоря, СФБ являются рисковыми инвесторами, что влияет (или должно влиять) на характер рисков, которые они готовы нести, на временной горизонт инвестирования, на контрольные показатели (если имеются) оценки эффективности вложений, на спрос на инновации в области управления инвестициями, на типы инвестиций, предлагаемые СФБ инвестиционными компаниями». Gordon L. Clark, Adam D. Dixon, and Ashby H. B. Monk, Sovereign Wealth Funds: Legitimacy, Governance, and Global Power (Princeton, N.J.: Princeton University Press, 2013), 9.
Наконец в ситуациях, где влияние внутреннего рынка страны достаточно сильное, принятие или неприятие «входящих» инвестиций может служить эффективным геоэкономическим инструментом регулирования исходящих инвестиционных потоков [221] . Некоторые страны целиком закрывают весь свой гражданский сектор, другие же «просеивают» все привлеченные иностранные инвестиции, одобряя или отвергая каждую конкретно способами, которые заставляют усматривать геополитику в мотивировке решений. Инвестиционная фильтрация в США, проводимая Комиссией по иностранным инвестициям в Соединенные Штаты Америки (CFIUS), получила свою долю критики в последние годы, но при всех ее недостатках комиссия гораздо менее свободна в своих действиях, чем аналогичные органы других стран: она выполнила всего 193 проверки иностранных инвестиций с 2009 по 2013 год (или изучила примерно 40 процентов «охватываемых инвестиций», подлежавших потенциальной проверке на протяжении этих лет) [222] .
221
Китай и Россия являются двумя такими примерами. Мультибрендовый розничный запрет Индии – еще одно важное ограничение прямых иностранных инвестиций, которое выходит далеко за рамки национальных механизмов безопасности, применяемых во многих странах, включая Соединенные Штаты.
222
Committee on Foreign Investment in the United States, Annual Report to Congress, December 2013, 3; см. также Jonathan Masters, «Foreign Investment and U.S. National Security», Council on Foreign Relations backgrounder, September 27, 2013.
Опять-таки, даже учитывая, что значительная часть сегодняшних государственных инвестиций не является геополитически мотивированной, эти инвестиции, тем не менее, могут иметь реальные геополитические последствия. Данные последствия могут быть малозаметными, ощутимыми лишь в совокупности, порой даже непреднамеренными. В главе 4 показывается, что китайские инвестиции уже начали опровергать давние допущения о деятельности тех или иных рынков. Эти финансовые потоки изменили внешнюю политику ряда государств, расширили возможности для одних и сузили для других. А в отдельных случаях они предоставили новые доводы сторонникам наращивания военной мощи Китая.
Экономические и финансовые санкции
Применение санкций в качестве рычагов торгового и экономического давления «началось едва ли не одновременно с возникновением дипломатии» [223] . Санкции, подобно торговле и инвестициям, традиционно зависели в своей эффективности от масштабов. Большинство стран так или иначе прибегало и прибегает к санкциям в той или иной форме, однако эффективность этого инструмента опирается на две базовые переменные: размеры внутреннего рынка (сравните утрату Америки в качестве потенциального рынка экспорта с утратой, скажем, Лихтенштейна) и долю мирового рынка (некоторые страны обладают фактической монополией на производство ряда товаров). Но существуют исключения, особенно когда какие-либо нишевые структуры приобретают системообразующее значение. Практически все электронные банковские платежи осуществляются через сообщество всемирных межбанковских финансовых телекоммуникаций (SWIFT), и тот факт, что штаб-квартира SWIFT находится в Бельгии (а не в стране, менее дружественной по отношению к геополитическим интересам США и Евросоюза), обеспечил немалое преимущество в использовании этой сети в контексте санкций против Ирана. Точно так же тот факт, что страхование морских перевозок почти целиком производится в Соединенном Королевстве, наделяет западные страны важным геоэкономическим рычагом для сдерживания ядерных амбиций Ирана. Морской страховщик «Ллойдс» объявил в июле 2010 года, что прекращает страховать риски по доставке бензина в Иран; этот шаг был предпринят в соответствии с введенными США санкциями и привел к дальнейшему падению стоимости иранского риала и сокращению валютных резервов Тегерана [224] . Всего через шесть месяцев, в январе 2011 года, «Ллойдс» в своем бюллетене изложил принципы последующего соблюдения санкций США и ЕС против Ирана: никаких новых контрактов, никакого продления или расширения страховок для Ирана, его правительства, граждан, юридических лиц или посредников, действующих от имени Ирана [225] . С учетом отсутствия страховки нефтяных танкеров покупателям иранской нефти пришлось действовать, принимая во внимание санкционный режим; так, Индия была вынуждена отменить поставки, а японские перерабатывающие предприятия попросили дополнить контракты пунктом о возможности компенсации издержек в случае, если необходимое страхование транспортировки сырья не удастся восстановить [226] .
223
Сопоставляя «умные санкции» и «экономическое государственное управление», заместитель директора Бюро экономики и бизнеса при Государственном департаменте США Хосе Фернандес вспомнил о санкциях как методе дипломатии в Древней Греции (Перикл запретил всякую торговлю Афин с Мегарами на том основании, что Мегары поддерживали Спарту). Такое историческое обоснование позволяет США использовать санкции как геополитический рычаг во взаимоотношениях с Ираном, Сирией, Бирмой и Ливией. Jose W. Fernandez, «Smart Sanctions: Confronting Security Threats with Economic Statecraft», speech at the World Affairs Council, San Francisco, July 25, 2012.
224
Согласно МВФ, в конце 2011 года валютные резервы Ирана составляли 106 миллиардов долларов, причем отчасти в евро и в других европейских валютах, и этой суммы было достаточно на покрытие импорта на протяжении тринадцати месяцев.
225
Помимо «исходного» бюллетеня (Lloyd’s Market Bulletin Ref. Y4463, «IranEU Sanctions», January 20, 2011), компания «Ллойдс» также выпустила расширенный отчет в феврале 2012 года («Sanctions Due Diligence Guidance for the Lloyd’s Market»).
226
Согласно свежему отчету за февраль 2015 года, с 2009 по 2013 год было проведено 193 расследования. Текст отчета: http:// www.treasury.gov/resource-center/international/foreign-investment/Documents/2014%2CFIUS%20Annual%20Report%20for%20Public%20Release.pdf.
В главе 6 более подробно рассказывается о том, почему наиболее весомым фактором успеха подобных действий остается «повсеместность» использования доллара США при расчетах. Благодаря текущему статусу доллара как мировой валюты и ведущей роли Америки на финансовых рынках, казначейство США может выдвигать убедительные ультиматумы международным банкам: либо бизнес в долларах США, либо дела с какой угодно целевой страной или банком [227] .
Несмотря на подобные меры принуждения, экономические санкции с 1970-х годов демонстрируют неоднозначные результаты с точки зрения изменения геополитического и внутреннего поведения конкретных стран. Если изучить историю применения санкций, становятся очевидными следующие выводы. Во-первых, применение санкций в отношении противника случается куда чаще (и обходится дороже тому, кто их вводит), чем в отношении дружественного государства, но санкции в отношении противников редко приносят геополитические выгоды. Противники зачастую предпочитают краткосрочные экономические издержки долгосрочным геополитическим преимуществам. В эту схему вполне укладывается провал экономических санкций США в отношении Ирака, Кубы, Китая и Северной Кореи [228] .
227
Geoff Dyer, «Sanctions: War by Other Means», Financial Times, March 30, 2014.
228
Daniel W. Drezner, «Serious about Sanctions», National Interest, Fall 1998, 67–68.
Во-вторых, санкции наиболее эффективны, когда их цель «достаточно скромная и четко определена». Намного проще изменить рамки поведения, чем обрушить сам недружественный режим, как замечает эксперт по санкциям Гэри Хуфбауэр: «Современные санкции следует направлять на конкретную деятельность противника… или на находящиеся в швейцарских банках счета вражеской элиты, наподобие иранских Стражей революции» [229] .
В-третьих, санкциям нужна поддержка друзей и союзников. Вашингтон осознал это обстоятельство на собственном опыте, когда в начале 1980-х годов ввел эмбарго на поставки зерна СССР вследствие советского вторжения в Афганистан. Это эмбарго не получило международной поддержки, к нему не присоединились даже верные союзники США, такие как Канада и Австралия [230] .
229
David Wessel, «From South Africa to Iran, Economic Sanctions Evolve», Wall Street Journal, December 11, 2013.
230
Betty Glad, An Outsider in the White House: Jimmy Carter, His Advisors, and the Making of American Foreign Policy (Ithaca, N.Y.: Cornell University Press, 2009), 208.
В-четвертых, санкции также обнажают те зависимости и напряженности, которые сопровождают использование различных геоэкономических инструментов. Например, отдельные финансовые санкции – типа введенных против Центрального банка Ирана – эффективны лишь потому, что расчеты ведутся в долларах США. Потому всякий раз, когда США применяют санкции, Вашингтон тем самым усиливает стремление других стран найти альтернативу доллару, а это чревато ослаблением эффективности санкций в перспективе. Например, российская государственная энергетическая компания «Газпром» начала проводить платежи в рублях и юанях, а не только в евро и долларах, на фоне углубления санкций в отношении Москвы из-за украинского кризиса [231] .
231
«Russia’s Gazprom Neft to Sell Oil for Rubles, Yuan», Ria Novosti, August 27, 2014; Jack Farchy, «Gazprom Looks to Drop the Dollar to Avoid Sanctions’ Bite», Financial Times, April 7, 2014.
Кибератаки
Об истинной природе и реальных масштабах кибератак остается только догадываться, но есть веские основания трактовать эти действия как один из новейших и наиболее эффективных геоэкономических инструментов [232] . Некоторые аспекты данной проблемы очевидны: подавляющее большинство атак можно проследить до IP-адресов в России и Китае [233] . Согласно недавнему частному исследованию, кибератаки занимают примерно 15 % ежедневного мирового интернет-трафика. Этот показатель «сократился до приблизительно 6,5 %» 1 октября 2011 года, в день национального праздника Китая, когда «многие работники отдыхают» [234] .
232
Конечно, «нового» в нынешней геополитической схватке в киберпространстве вполне достаточно для того, чтобы причислить кибератаки к новейшим геоэкономическим инструментам. Тем не менее остается интересный вопрос о степени, в какой правильно осознанные кибертактики сочетаются с традициями англо-американской государственности в сфере контроля информационных потоков; можно вспомнить усилия Соединенного Королевства по приобретению влияния на мировые телеграфные и кабельные линии в девятнадцатом столетии и усилия правительства США в годы холодной войны по распространению популярного контента (наподобие «Ридерз дайджест»), а также, возможно, политику спутникового вещания, которое предшествовало появлению Интернета, в Соединенных Штатах. Этот вопрос до сих пор не получил должного рассмотрения и заслуживает отдельного исследования; мы благодарны одному из наших анонимных читателей из Гарвардского университета за то, что он обратил наше внимание на данный факт.
233
Отчет NCIX за ноябрь 2011 года, доклад, по характеристике «Файненшл таймс», «прямо называет китайское и российское правительства ответственными за многочисленные попытки похищения». Geoff Dwyer, «U.S. Takes Aim at China and Russia over Cyber Attacks», Financial Times, November 3, 2011. См. также 2012 Breach Report, available at www.wired.com/images_blogs/threatlevel/2012/03/Verizon-Data-Breach-Report-2012.pdf. В докладе анализируются 620 случаев утечки данных, подтвержденных различными организациями, от Разведывательной службы США до Европейского центра по борьбе с киберпреступностью. Среди прочего в отчете говорится: «Девяносто шесть процентов случаев шпионажа приписывается Китаю, оставшиеся 4 процента отождествить не удалось».
234
Tony Capaccio, «China Most Threatening Cyberspace Force, U.S. Panel Says», Bloomberg Business, November 5, 2012.
Конечно, не все кибератаки являются геоэкономическими. Примером здесь могут служить российские кибератаки в июле 2008 года на интернет-инфраструктуру Грузии накануне военного столкновения двух стран в Южной Осетии; также можно вспомнить вирус «Стакснет», в 2009 году атаковавший иранские ядерные объекты и запущенный, как предполагают, Израилем и США в попытке сорвать иранскую ядерную программу; третий пример – иранская атака 2012 года на Пентагон: как считается, это был «удар возмездия» за усиление санкций, о котором объявили несколькими неделями ранее. Все эти примеры нельзя отнести к геоэкономическим, поскольку все они были направлены в первую очередь на достижение военного преимущества над государством-противником. То же самое верно применительно к постоянным нападениям китайских хакеров на частные фирмы (как правило, государственных подрядчиков) ради добывания информации о военных системах США. По данным прессы, эти хакерские атаки на американских военных и оборонных подрядчиков позволили похитить информацию по двум десяткам военных программ, в том числе по ракетному комплексу «Пэтриот», истребителю-бомбардировщику «F-35» и по новейшим надводным боевым кораблям; по нашему определению, все это не относится к сфере геоэкономики [235] .
235
Adam Segal, «Shaming Chinese Hackers Won’t Work», Guardian, May 30, 2013.