Война миров
Шрифт:
Несходство наших характеров вело к все более открытым столкновениям. В течение двух долгих дней мы перебранивались вполголоса, спорили, пререкались. Иногда я терял самообладание и бил его; иногда я пытался ласково убеждать его; раз я попытался даже соблазнить его последней бутылкой бургонского: в кухне была труба для дождевой воды, откуда я мог напиться. Но ни уговоры, пи угрозы не подействовали: казалось, он сошел с ума. Он не прекращал попыток захватить провизию, разговаривал вслух сам с собою. Он держался очень неосторожно, и мы каждую минуту могли быть обнаружены. Скоро я заметил, что он окончательно потерял рассудок, — я оказался один на один в темноте с сумасшедшим. Мне кажется, что и я был уже не вполне нормален.
На восьмой день викарий начал говорить громко, и я ничем не мог удержать потока его красноречия.
— Это справедливое наказание, о Боже! — повторял он поминутно. — Справедливое! Накажи меня и всех вокруг. Мы согрешили и впали в грехи… Повсюду несчастья, бедных топтали в пыли, а я молчал. То, что я проповедовал, было безумием… Мне нужно было встать и, не жалея жизни своей, призывать их к раскаянию, к раскаянию… Угнетатели бедных и нуждающихся! Виноградник Божий!..
Потом он снова вспомнил о еде, к которой я его не допускал, умолял меня, просил, плакал, угрожал. Он начал повышать голос; я попытался утихомирить его; он понял, что может держать меня в своей власти, и грозил, что будет кричать и привлечет внимание марсиан. Это испугало меня поначалу; но моя уступчивость уменьшила бы наши шансы на спасение. Хотя я не верил ему, но считал возможным, что он так поступит. В тот день, во всяком случае, он не привел в исполнение своей угрозы. Он говорил, постепенно повышая голос, в течение восьмого и девятого дней, — это были угрозы, мольбы, перемешанные с раскаянием в недостойном служении Богу. Мне было жаль его. Немного поспав, он снова принялся кричать так громко, что я вынужден был вмешаться.
— Тише, тише! — умолял я.
Он встал на колени в темноте, недалеко от медной кухонной посуды.
— Я слишком долго молчал, — сказал он так громко, что его должны были услышать в яме, — теперь я должен свидетельствовать. Горе этому беззаконному граду. Горе! Горе! Горе! Горе обитателям Земли, ибо уже прозвучала труба…
— Замолчите! — просил я, вскакивая в ужасе, почти уверенный, что марсиане услышат нас. — Замолчите…
— Нет! — воскликнул вновь викарий, поднимаясь и простирая руки. — Меня осенил Господь! — В три прыжка он был у двери в кухню, — Я должен свидетельствовать. Я иду. Я и так уже слишком долго медлил.
Я схватил сечку со стены и бросился за ним. Я был в бешенстве от страха. Настиг я его посреди кухни. Поддаваясь последнему порыву человеколюбия, я обернул острие к себе и ударил его тупой стороной. Он упал ничком на пол. Я споткнулся о его тело и остановился, тяжело дыша. Он лежал неподвижно.
Вдруг я услышал шум снаружи, как будто осыпалась штукатурка, и треугольное отверстие в стене закрылось. Я взглянул вверх и увидел многорукую машину, вступающую в пролом стены. Одно из сокращавшихся щупальцев извивалось среди обломков. Показалось второе щупальце, скользившее по рухнувшим балкам. Я замер от ужаса. Потом увидел зеркальную пластинку около чудовищного лица и большие темные глаза марсианина. Металлический спрут извивался щупальцами в проломе.
Я повернулся, споткнулся о викария и остановился у двери судомойни. Щупальце просунулось на два ярда в кухню, извиваясь и поворачиваясь. Несколько секунд я стоял как зачарованный, глядя на это странное порывистое приближение. Потом, тихо вскрикнув от страха, спрятался в судомойню. Я дрожал и едва стоял на ногах. Я открыл дверь в угольный погреб и стоял в темноте, глядя через щель двери в кухню и прислушиваясь. Заметил ли меня марсианин? Что он делает?
В кухне что-то двигалось, задевало за стены с легким металлическим побрякиванием, точно связка ключей на кольце. Какое-то тяжелое тело — я догадался какое — поволокли по полу кухни в отверстие. Я не
Я пополз в угольный погреб, затворив дверь, и в темноте принялся зарываться в дрова и уголь. Каждую минуту я прислушивался, не протянул ли в отверстие марсианин свое щупальце.
Вдруг легкое металлическое побрякивание возобновилось. Щупальце медленно двигалось по кухне. Все ближе и ближе — уже в судомойне. Я надеялся, что щупальце не достанет до меня. Щупальце царапнуло по двери погреба. Наступила целая вечность почти невыносимого ожидания; я услышал, как стукнула щеколда. Он отыскал дверь. Марсиане понимают, что такое двери.
Щупальце провозилось с щеколдой не более одной минуты; потом дверь отворилась.
В темноте я сумел разглядеть это металлическое щупальце, напоминавшее хобот слона. Щупальце приближалось ко мне, трогало и ощупывало стену, куски угля, дрова и потолок. Это был какой-то темный червяк, поворачивавший свою слепую голову.
Щупальце коснулось каблука моего ботинка. Я чуть не закричал, но сдержался, укусив себя за руку. С минуту все было тихо. Я уже начинал думать, что оно исчезло. Вдруг, неожиданно щелкнув, оно схватило что-то, подумав, что это я, — и как будто стало удаляться из погреба (я не был вполне в этом уверен). Очевидно, оно захватило кусок угля.
Я воспользовался случаем, переменил положение и прислушался.
Вдруг я снова услыхал знакомое побрякивание. Оно приближалось ко мне — медленно, медленно, царапая стены и постукивая по мебели.
Я не знал, дотянется оно до меня или нет. Вдруг сильным и коротким ударом оно захлопнуло дверь угольного склада. Я слышал, как оно заходило по кладовой, слышал, как передвигались жестянки с бисквитами, как разбилась бутылка. Потом новый удар в дверь склада. Потом тишина, перешедшая в томительное ожидание.
Щупальце скрылось?
Да, как будто.
Оно не возвращалось больше в мой погреб; но я пролежал весь десятый день в темноте, зарывшись в угле и дровах, не смея даже выползти, чтобы напиться. Мне страшно хотелось пить. Только на одиннадцатый день я решился выползти из своего убежища.
Глава 5. Тишина
Прежде чем пойти в кладовую, я затворил дверь из кухни в судомойню. Но кладовая была пуста; вся провизия исчезла — до последнего куска. Очевидно, марсианин все забрал вчера. Сначала я пришел в отчаяние — я не ел и не пил в течение одиннадцатого и двенадцатого дней. Рот и горло у меня пересохли. Я сильно ослабел. Я сидел в судомойне в темноте, в полном отчаянии. Мне мерещилась разная еда. Мне казалось, что я оглох, так как звуки, которые я привык слышать со стороны ямы, совершенно прекратились. Я не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы бесшумно подползти к щели в кухне, иначе бы я это сделал.
На двенадцатый день мое горло так пересохло от жажды, что я, рискуя привлечь внимание марсиан, стал качать скрипевший насос около раковины и добыл стакана два темной мутной жидкости. Питье подкрепило меня, и я несколько приободрился, видя, что вслед за шумом от насоса не появилось ни одного щупальца.
В течение этого времени я вспоминал о викарии и о его смерти как во сне.
На тринадцатый день я выпил еще немного воды и в полудремоте грезил о пище и строил фантастические, невыполнимые планы побега. Как только я начинал дремать, меня мучили кошмары: смерть викария, роскошные блюда. Но и во сне и наяву я чувствовал какую-то мучительную боль, которая заставляла меня пить без конца. Свет, проникавший в судомойню, был теперь не сероватый, а красноватый. Моему больному воображению этот свет казался кровавым.