Война на улицах

Кейв Питер

После многозначительной паузы Карни продолжил:

— На мой взгляд, все вышеизложенное ставит вас в неловкое положение. Можно даже говорить о вашей причастности к убийству. Как вы считаете?

Долгое время Харгривс молчал. В его ничего не выражавших глазах мало что можно было прочитать, но в уме он лихорадочно перебирал все возможные варианты и последствия.

Наконец он сказал с усмешкой:

— Боюсь, связь со мной едва просматривается и, можно сказать, надумана. Надеюсь, вы с этим согласитесь. Под моим контролем находятся десятки компаний, и у меня нет,

да и при всем желании не может быть, права голоса при решении будничных, повседневных проблем. Я не могу проконтролировать каждый их шаг и решать за них, что покупать и продавать. К моему глубокому сожалению, вам, господин Карни, придется придумать что-нибудь получше.

Иного ответа Карни и не ожидал, а поэтому легко согласился:

— Не спорю. Но в таком случае рассмотрим другие ниточки, которые тянутся в вашу сторону. Если, конечно, вы не возражаете. Дитрих Клайнер был нацистом, а изобретенный им наркотик угодил в руки неонацистов. Ваши личные тесные связи с крайне правыми общеизвестны, и не нужно глубоко копать, чтобы их найти. Но все же кому-то придется копнуть поглужбе.

Теперь уже Харгривс не выглядел так самоуверенно, как прежде. Казалось, в его броне появились кое-какие трещины, и Карни решил этим воспользоваться.

— Если сегодня нам уже кое-что известно, — продолжал он, — можете быть уверены, что со временем мы узнаем еще больше. К тому же вы наверняка поняли, что наши действия не ограничены общепринятыми рамками. Если нам удастся раскопать прямую связь между вами и воинственной неонацистской группировкой, картина изменится не в вашу пользу, не правда ли?

После короткой паузы Карни бросил на весы свой главный аргумент:

— К примеру, что вы скажете, если сейчас планируется второй холокост? Новая массовая расправа с евреями?

С удовлетворением Карни подметил искру страха, промелькнувшую во взгляде Харгривса.

— Значит, вы слышали о таких планах? — требовательно спросил полицейский, стараясь сыграть на перемене настроения своего противника.

В ответ Харгривс согласно кивнул и признал:

— Да, я слышал о таких планах. Люди, которые их вынашивают, мне неприятны и они крайне опасны.

Самоуверенность и дерзость будто ветром сдуло. Харгривс выглядел чуть ли не беспомощным, а во взгляде, обращенном к Карни, появилась почти мольба.

— Послушайте, — взмолился он, — они не имеют ко мне никакого отношения, поверьте.

— В таком случае чего вы боитесь? — с вызовом бросил Карни. У него теперь не было сомнений, что его собеседник чего-то опасался.

Харгривс глубоко вздохнул и признался:

— Знаете, я никогда не скрывал своих политических взглядов, но я всего лишь националист. Меня нельзя назвать нацистом.

— А разве есть разница? — вмешался Уинстон.

Харгривс игнорировал его сарказм и по-прежнему обращался только к Карни:

— Вы же служите в полиции и отлично знаете, что творится в нашем обществе. Мы дошли до того, что прогнила основа основ нашей нации. Наш народ деморализован и попран. Даже нашему суверенитету угрожает превращение Европы в федеративное государство. Преступники

свободно разгуливают по улицам, а если их арестовывают и предают суду, они отделываются условным наказанием. Самые страшные убийства совершают дети. Три миллиона британцев, родившихся в нашей стране, не имеют работы, в то время когда наш небольшой и густонаселенный остров продолжают заполнять иммигранты...

Рекламную передачу по заказу политической партии прервал невеселый смешок Уинстона.

— Я все ждал, когда ты к этому подойдешь, — заметил он. — Небось предложишь всех репатриировать? Запихать всех в трюмы, из которых только что разгрузили бананы, и выслать нас назад в страны, где растут кокосовые пальмы?

Впервые Харгривс обратил на него внимание и стал внушать заискивающим тоном:

— Поверьте, я ничего не имею против вашего народа. Это не ваша вина. Виноваты наши собственные бесхребетные либералы, исповедующие левые взгляды. Именно они затащили вас в нашу страну после войны, чтобы вы делали всю грязную и низкооплачиваемую работу, за которую никто другой не брался. Это была большая ошибка. Никто не принял в расчет вашу способность плодиться и размножаться.

Слушать дальше Карни не хотел, считая высказывания Харгривса оскорбительными не только для Уинстона, но и для себя. Его тошнило от этих слов. Достаточно было «вашего народа», что в устах Харгривса звучало, как «вы, подонки».

Карни грохнул кулаком по столу и потребовал:

— Я повторяю свой вопрос. Чего вы боитесь? Второй холокост не дает вам покоя. Почему?

Глаза Харгривса нервно забегали из стороны в сторону. Тяжело вздохнув, он жалобно признал:

— Я передал формулу наркотика другим людям, но я не знал, какими могут быть последствия. Это была моя ошибка. Я не рассчитывал, что так получится, и сейчас сожалею о содеянном. — В его взоре вновь появилась мольба. — Но поверьте мне, на этом мое участие кончается. Как я уже говорил, эти люди опасны, и я могу об этом судить на личном примере.

— Из личного опыта? — переспросил Карни, развивая успех после такого признания. — Как это произошло?

Бизнесмен выдавил из себя жалкую горькую улыбку.

— Вы удивляете меня, Карни, — пробормотал он. — Если вам удалось раскопать имя Дитриха Клайнера, мне показалось, что вы выполняете свои домашние задания более тщательно.

После короткой паузы он огорошил их сообщением, которое можно было сравнить со взрывом бомбы:

— Разве вы не знаете, что «Консолитейтед брюериз» входит в холдинговую компанию «Транс-Юроп»?

Последовало длительное напряженное молчание, прерванное свистом сквозь зубы, который издал Уинстон.

— Да, — протянул он, — это все равно что рубить сук, на котором сидишь.

Харгривс обвел взглядом своих собеседников. В его хитрых глазах появилась надежда.

— Мне кажется, мы могли бы заключить взаимовыгодную сделку, — предложил он. — Возможно, наши интересы совпадают и мы могли бы помочь друг другу.

С нескрываемым отвращением Уинстон отрезал:

— Я бы с большим удовольствием кормил из рук гремучую змею.