Война по понедельникам
Шрифт:
Потом Антон во второй раз в своей жизни повстречал Обнищавшего Антихриста. Сначала он услышал невнятное бормотание, а когда подошел ближе, то увидел скорчившуюся фигуру в нише под тускло мерцающим светильником. Обнищавший Антихрист выглядел намного хуже, чем тогда у «Чумы». От тех лохмотьев, что были на нем, осталась одна шляпа, которую он теперь пристроил на своем лысом черепе. На руках и дряблом лице Антихриста Антон увидел страшные ожоги, волдыри и струпья. В открытых ранах копошились какие-то паразиты, и Антона передернуло в отвращении.
— Weißt du, wieviel Sternlein stehen an dem blauen Himmelszelt? —
Антон практически ничего не понял, хотя изучал немецкий как в школе, так и в институте: что-то про Бога, про звезды, про числа. Он поторопился отойти, оставив Антихриста в его нише.
Но пока ничего и никого, непосредственно угрожающего жизни, Антон не встретил. А пройдя еще немного, обнаружил, что приближается к станции. Это открытие его приободрило, и он ускорил шаг.
Однако радовался Антон прежде времени: когда до спасительной платформы оставалось не больше десятка метров, из ниши слева наперерез Антону вдруг выскочила фигура в черном.
— Ага! — закричал победно Ким, взмахнув мечом. — Вот ты и попался!
Антон вскрикнул жалобно, но более ничего сделать не успел, сильным ударом отброшенный через рельсы. Потом Ким схватил его за шиворот, поставил на ноги и, уперев локоть левой руки ему в грудь, а правую с мечом опустив, прижал Антона к стене тоннеля.
— Ну что же ты, Антон? — спросил Ким с деланным сочувствием. — Бежать бросился… Мы же друзья, разве нет? Ты же сам хотел помочь нам…
Ким был страшен. Кожа на лбу и правой щеке у него была сорвана, волосы опалены; плащ и одежда под ним превратились в лохмотья. Изо рта Кима пахло: давало знать себя похмелье.
— Я… Ким… я… не надо… — Антон задыхался.
— Ты? Ну и что — ты? — голос Кима выровнялся. — Думал убежать? От меня не убежишь. Я сразу понял, куда ты выйдешь. Не так уж и много у нас станций метрополитена, чтобы ошибиться. Теперь-то ты, надеюсь, готов нам помочь? Или есть еще вопросы?
— Ким… я… отпусти…
— Ну нет. Один раз уже отпустил. Не будем повторять ошибок. А займемся тем, ради чего мы здесь все собрались. Ты готов, Антон, осчастливить человечество?
— Я… готов… — отвечал Антон, с трудом ворочая шеей.
— Это просто для тебя, Антон, — говорил Ким, сверкая глазами и дыша перегаром. — Проще не бывает. Просто вспомни, что Черномор тебе рассказывал. Вспомни. Доброта, свобода, счастье. Без одного не может быть другого. Пусть люди изменятся, Антон. Ты ведь этого хочешь?
— Я… хочу…
— Не слышу! — закричал Ким. — Громче! Чтобы и я слышал, и все слышали. Громче!
— Я… хочу… чтобы люди… были…
— Ну же, Антон, давай. Чтобы что?
— Были… добры… свободны… счастливы…
— Еще громче!
— Были добры… — у Антона начались непроизвольные желудочные спазмы; он захрипел и его вырвало прямо Киму на грудь.
Витязь поморщился, но Антона не отпустил. Момент не располагал к проявлениям брезгливости.
— Вот
— Очень… хочу… — выдавил Антон.
— Не верю, — заявил Ким. — Ни одному слову не верю! Давай-ка попробуем еще раз. И простимулируем процесс.
Витязь чуть отстранился. Полосой света сверкнул меч в его руке. Одним коротким и по-своему изящным движением меча Ким отсек Антону левое ухо. Хлынула кровь.
— Я хочу!.. — закричал Антон, ослепленный страхом и болью. — Я хочу!.. Чтобы люди!.. Были добры!.. Свободны!.. Счастливы!..
И тогда, словно под воздействием этого истошного крика, свод тоннеля покрылся трещинами и многотонная масса бетона, стали и земли рухнула с обвальным грохотом, погребая под собой и рыдающего Антона, и славного Витязя Кима, на разбитом лице которого застыла удовлетворенная улыбка.
В рабочем кабинете центрального исполкома ЕЕЕ было не протолкнуться. Все курили. И все молчали.
— Что будем делать? — наконец спросил один из присутствующих.
Он сидел за столом в самом удобном кресле, и у него одного имелась пепельница, с горой набитая окурками. Перед ним же на столе находился очередной указ новоиспеченного Муравья. Этот указ вверг присутствующих в состояние шока: «С настоящего часа настоящего дня и на веки вечные все люди, проживающие в Пеллюсидаре и окрестностях должны быть добры, свободны и счастливы».
— Без помощи армии не обойтись, — хмуро заметил другой, сидевший на краю стола, свесив ноги.
На светлую голову третьего снизошло озарение.
— Это просто! — закричал он, продираясь к столу; присутствующие с надеждой посмотрели на него. — Тут же написано: «все должны быть добры, свободны и счастливы». Должны — обязаны, стало быть! Вот и будут!..
Тут же написано, что…
Ни Ким, ни Антон ничего этого не видели и не знали. Но это было.
Людей выгоняли на улицы. Тот, кто отказывался идти или сопротивлялся, получал пулю. Всех: угрюмых мужчин, нервных старушек, матерей с вопящими младенцами, испуганных школьников — всех выгоняли на улицы, строили в шеренги и под дулами автоматов заставляли громко и дружно скандировать: «Мы добры, мы свободны, мы счастливы! Мы добры, мы свободны, мы счастливы!» Тот, кто отказывался скандировать, получал пулю. Солдаты оттаскивали тела убитых в сторону, складывали штабелями вдоль стен домов. При этом они тоже, не переставая, убеждали небо в своей доброте, в своей свободе и в неизмеримом своем счастье. У кого-то не выдерживали нервы. Такой тоже получал пулю.
«Мы добры, мы свободны, мы счастливы!».
Люди не изменились…
ДЕЙСТВИЕ ДЕВЯТОЕ
Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
совершенно один
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
слава богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.
Очнувшись, Антон обнаружил, что потерял очки. И не только очки. Грязный и больной, с распухшим предплечьем, чувствуя стойкую пульсирующую боль с левой стороны головы, он встал на ноги.