Война послезавтра
Шрифт:
Дома разберёшься, пришла оригинальная мысль. Нечего себе отпуск портить.
Олега в доме Вавиных уже не оказалось.
Вздохнули свободней. Снова подсели к столу, умиротворённые, расслабленные, чистые, как солнечный свет. Соседка Людмила не спускала с Афанасия восхищённых глаз, что заметил даже Александр Васильевич, и, когда все гости разошлись, он подсунулся к молодожёнам, окосевший, естественно от местной самогоночки:
— Людка на тебя глаз положила, служивый, ты с ней поосторожней.
— Да
— Да не, я с другого боку, — осклабился Вавин. — Её бабка Агриппина была ворожеей, и она, говорят, тоже колдует, приворожить может.
— На каждую колдунью у нас найдётся убедительный аргумент, — заверил его Афанасий.
— Кулак?
— Зачем же сразу кулак, всегда можно превратить себя в зеркало.
— Это как?
— Тебя гипнотизируют, а ты мысленно превращаешься в зеркало, и заклинания отскакивают от него. У меня есть знакомый омбудсмен…
— Кто?! — вытаращил глаза Вавин.
— Спец по правам человека, он как раз с колдунами разбирается, лохов защищает.
— Омбудь…
— …смен.
— Тьфу! — сплюнул Александр Николаевич. — Поганое слово! Неужто нельзя было по-русски назвать?
— Можно, к примеру — правник, правозащитник, но, к сожалению, с девяностых годов прошлого века русский язык заменяли так интенсивно, что испоганили навек.
— Убицца веником!
— Не надо, — засмеялась Дуня.
Они уже собрались домой, когда к Вавиным наконец заявились дед и дядя Миша. Пришлось посидеть ещё и с ними полчаса ради приличия, обсудить цены на нефть и газ, геев-политиков и «гниение Европы», после чего молодые отправились к себе, то есть в дом Геннадия Терентьевича, где им была выделена самая большая спальня; сколько помнил Афанасий, там спали и по большей части жили его родители.
— Я засыпаю, — сунулась лицом в подушку Дуня.
— Спи, — погладил он её по спине, — пойду побеседую со Степаном, что-то я его не вижу.
— А где дедуля будет спать?
— В сундуке, — пошутил Афанасий. — На диване в светлице ляжет. Соку принести? Или молочка?
Дуня не ответила, она уже спала.
Он накинул на голый торс старенькую телогрейку: похолодало, с неба посыпалась морось, — вышел из дома и буквально нос к носу столкнулся с Олегом.
— Ох! — отпрянул майор, узнал друга, заулыбался. — Афоня… а я к вам.
Афанасий увидел в его руке бутылку, принюхался: от Олега несло перегаром, и был он пьян почти в стельку.
— Майор?! — больше изумился, чем расстроился Афанасий; на его памяти друг детства не пил и ни разу не был замечен пьяным. — Глазам не верю! Ты пил?!
— Сам ты тыпил… имею право, я не на базе… глоточек всего… — Олег попытался его обнять, Афанасий увернулся. — Вискарика Дуняше принёс… хороший лейбл…
— Дуня спит.
— Разбуди.
— Не сходи с ума.
— Ну что тебе стоит? Может, я завтра с дуба
Афанасий развернул его на сто восемьдесят градусов, ловко отобрал бутылку.
— Иди домой.
— Мой дом — тюрьма… — Олег икнул и в самом деле засмеялся. — Зря ты меня так… бортуешь…
— Как?
— Я же вижу, что вы начали меня избегать.
— Чушь из головы выбрось! (Совесть поёжилась: это была правда, Олег учуял изменение отношения к нему.) Просто ты не всегда находишь правильные моменты для встреч.
— Ага… зверем смотришь…
Волна злости затуманила сознание, остановить язык удалось с трудом.
— Ты бы так же смотрел.
Олега повело, он схватился за штакетник, покачал пальцем с пьяной ухмылкой.
— У меня другие взгляды… и всё-таки зря ты не дал мне поговорить с Дуняшей.
— Сказал же — спит она, умаялась. Давай провожу.
— Я с-сам с усам… береги её, а то украду. — Олег хихикнул. — И дедулю береги, он у тебя… — Он осекся, оттолкнулся от забора и, раскачиваясь как моряк на суше, засеменил вдоль улицы туда, где стоял дом родственников, у которых останавливался раньше.
Афанасий проводил его озадаченным взглядом, решая, послышались в речи майора угрожающие нотки или нет.
От забора на другой стороне улицы отделилась тень, неслышно превратилась в Степана. Он тоже смотрел вслед Олегу.
— Друг?
— Детства.
— Ненадёжен.
— Что?
Степан промолчал, предпочитая не повторяться. Афанасий же вдруг подумал, что оценка дедова телохранителя вполне может соответствовать истине.
— Хорошо шифруешься. Я тебя не заметил.
— Я о вас тоже наслышан.
— Не куришь?
— Нет.
— Я тоже. — Афанасий протянул руку. — Спокойной ночи.
— Вам тоже.
Во дворе он постоял с минуту, пытаясь разглядеть сквозь облака луну. Вернулась мысль кое-что уточнить. Кодированный канал айкома сыграл на флейте.
— Центр, я «сто седьмой». — Номер самолёта стал теперь для него нечто вроде позывного.
— Слушаю, «сто седьмой», — ответил дежурный.
— Мне надо абсолютно точно знать всё о болезни майора Щедрина и где он в настоящий момент находится.
— Срочно? — озадачился дежурный.
Мат был бы самым верным ответом, но Афанасий сдержался, обернул голос в лёд:
— Кто на связи?
— Деся… десятый-десятый…
— Ещё один такой вопрос, десятый-десятый, и…
— Прошу прощения, вырвалось нечаянно. Я перезвоню.
Афанасий прошёлся по сырой земле родного двора, увяз, разозлился на себя, что не обул сапоги. Дед сюда не вернётся, пришла очередная гениальная мысль. Умирает дом, умирает вся улица.
Настроение упало. Но в спальне его ждала самая красивая и самая желанная женщина на свете, и с остальными печалями можно было примириться.