Война роз. Право крови

Иггульден Конн

– Решение отступить, милорд, сохранит вам армию без значительных потерь и в целом без урона для чести, – сказал герцог. – А вскоре к вам подоспеет Эдуард Йорк, и тогда… в общем, тогда будет видно.

Норфолк умел убеждать, но в своей ревнивой внутренней борьбе Уорик ощутил свежий прилив раздражения. Эдуард Йорк, безусловно, будет самым что ни на есть горластым, упрямым, несговорчивым и чудовищно переменчивым в своих настроениях соратником, тут и к гадалке не ходи. Но, как и в его отце, в Йорке течет кровь королей – их претензия на трон обоснованнее всех, кроме разве что самого короля Генриха. Коротко и правдиво говоря,

линия крови – это линия силы и власти. И Ричард унял свое раздражение. Если Ланкастер окажется свергнут, то право занять престол будет иметь один лишь Йорк, заслуженно или нет.

Однако на данный момент у Уорика были дела поважней. Он широко оглядел поле боя, болезненно морщась от мысли, что любой отход к северу потребует ярд за ярдом проходить через бесполезные укрепления, которые он сам же воздвиг. Взгляд его остановился на том месте, где на его глазах пал брат. Если Джон, дай-то бог, все-таки жив, то его будут удерживать для выкупа. Остается надеяться хотя бы на это. Ричард глубоко вдохнул промозглый воздух, чувствуя по внезапному наплыву облегчения, что решение он принимает, в общем-то, правильное.

– Отходить, держа строй! – проревел Уорик, ожидая, когда его клич подхватят и разнесут капитаны.

От мысли, что на поле боя останутся его чудесные пушки, граф мучительно застонал, но та часть поля была уже захвачена неприятелем. Нельзя было возвратиться – хотя бы затем, чтобы сокрушить молотами бронзовые стволы. Придется отливать на северных литейнях новые – более крупные, с защищенными от непогоды запальными отверстиями.

Его приказ эхом на сотни ладов разносился по полю. В какой-нибудь другой день неприятельские ряды, возможно, воодушевились бы и усилили натиск, чуя запах победы. Но под унылым ливнем и в чавкающей слякоти королевская рать остановились и, едва между армиями наметился зазор, взялась устало утирать глаза и лица, в то время как армия Уорика повернулась спиной и двинулась прочь.

* * *

Маргарет сидела в ласковом уюте гостиничной комнаты, согретой бездымным огнем сухих дров в очаге. Для королевы хозяин гостиницы не поскупился на свиную голову, которая сейчас, булькая, кипела в котле вместе с бобами и овощами. Из темного бульона то и дело, всплывая, высовывалось бледное рыло, словно приглядывая, как там гостья, и уныривало обратно. Это почему-то приковывало взгляд, и Маргарет неотрывно, чуть щурясь, смотрела на котел. За стеной жили своей обособленной жизнью гостиница и таверна, глухо бубня голосами и стуча шагами свиты. У окошка сидел маленький принц Эдуард – сидел насупленно, потому как получил взбучку за то, что проказливо тыкал свиную голову щепкой.

Для того чтобы освободить гостиницу под королеву со свитой, обычных постояльцев пришлось выставить на улицу. Кое-кто из местных, понятно, взроптал, ну да их пинками под зад погнали стражники-шотландцы (делали они это с немалым удовольствием, так как сами рассчитывали затем пристроиться в тепле и сухости таверны). Позже улицы вокруг гостиницы утихли, словно утомившись, и лишь однообразно шумел дождь, тарабаня по крышам.

Где-то в углу комнаты с грустной беззаботностью запел сверчок. Невнятное бормотанье голосов за стеной, потрескиванье поленьев в очаге – все это повергало в сладкую расслабляющую сонливость. Чтобы не заснуть, Маргарет ногтями одной руки стала чистить другую.

Каково там сейчас на поле брани? Для нее

эта битва была не первой – настолько, что не хотелось даже смотреть. Одна лишь память о заунывных воплях погибающих заставляла душу королевы сжиматься. Голоса мужчин, становящиеся в эти минуты высокими, как у женщин, и больше похожими на голоса животных, которых убивают на охоте подчас забавы ради. Во всех других проявлениях жизни такие полные муки возгласы невольно зовут помочь, прервать это мучение. Жена бежит к мужу, невзначай ранившему себя топором. Родители спешат к ребенку, который ушибся или мечется в жару. А вот на поле боя самые жуткие, леденящие вопли и рыдания остаются без ответа, или еще хуже – обнажая слабость раненого, влекут к себе врагов, как кровь притягивает хищников. Маргарет распахнутыми глазами взглянула на вновь всплывшее свиное рыло и отвернулась, чувствуя, как ее кожа покрывается пупырышками.

Снаружи, постепенно нарастая, стал слышен перестук копыт, да не одной лошади, а целой кавалькады. Возбужденные голоса назвали часовым пароль дня. На этом настаивал Дерри Брюер, твердя, что будет чувствовать себя круглым дураком, если допустит, чтобы королеву захватили в плен из-за отсутствия всего-то пары детских словечек, сказанных как надо кому надо. Сердце Маргарет кольнула тревога: среди прочих она расслышала и голос своего соглядатая, до срока вернувшегося из Сент-Олбанса. Что такое? Не бывает же битва выиграна вот так, в одночасье?

Эдуард, вскочив, с гиканьем побежал открывать дверь, но под окриком матери замер, подняв на нее недоуменные глаза. Маргарет поднялась со стула, слыша, как за дверью, стуча латами о булыжники, падают на колени вооруженные рыцари. А поверх этих звуков раздался медный от торжественности голос Дерри:

– Господа, смею возвестить: Его светлое Величество король Англии, лорд Ирландии, король Франции, герцог Ланкастерский Генрих!

Королева прошла к двери, потеснив сына, который так и стоял, озадаченно сунув палец в рот, как какой-нибудь сельский дурачок. Платье, задевшее при проходе лицо, словно привело ребенка в чувство, и он вместе с матерью выскочил под дождь и ветер.

Маргарет не видела своего мужа вот уже восемь месяцев, с того самого дня, как они с сыном были вынуждены спасаться, оставив Генриха одного в его шатре при Нортгемптоне. Предвидя возможный укор, она тем не менее гордо приподняла голову. Тогда победа была за Уориком и Йорком, взявшими короля Ланкастера в плен. И вот с той нижней точки Маргарет взялась отвоевывать свои позиции и отвоевала их сполна. Йорка и Солсбери теперь нет в живых, а Уорика удалось превозмочь. Ее муж пережил суровые испытания. А это главное.

Нетвердо спешившись, Генрих повернулся и чуть не упал под прыжком своего сынишки, который порывисто обнял отца за ноги.

– Эдуард, мальчик мой! – воскликнул король. – Как ты вырос! А твоя мать здесь? Ах, Маргарет, вот и ты! Ужель не обнимешь меня? О боже, столько времени минуло…

Маргарет шагнула вперед, ощущая порыв ветра как пощечину. Она склонила голову, и король робко, с благоговением поцеловал ее в волосы. Генрих был очень худ и бледен. Он и так-то не отличался аппетитом (ел только под принуждением), ну а те, кто его стерег, вряд ли об этом заботились. Его тощее меловое тело на вид было немощным, а глаза, как всегда, притихши и пусты.