Война с саламандрами. Мать. Рассказы. Юморески
Шрифт:
– Когда произошло? – пришел ему на помощь Мейзлик. – Прежде всего прошу сообщить точную дату.
– Да это же тысяча четыреста шестьдесят пятый год, – отозвался Дивишек, укоризненно воззрившись на полицейского следователя. – Это вы должны бы знать, сударь. Дело было во времена блаженной памяти короля Иржи из Подебрад.
– Ах так!.. – сказал Мейзлик и отложил блокнот и карандаш. – Вот что, мой друг, – продолжал он с подчеркнутой приветливостью. – Ваш случай больше относится к компетенции доктора Кноблоха. – (Это был наш полицейский врач.) – Я его приглашу сюда, ладно?
Архивариус приуныл.
– Как жаль! – сказал он. – Мне так рекомендовали вас! Видите ли, я пишу исторический труд об эпохе короля Иржи из Подебрад и вот споткнулся – да, именно
«Безвредный», – подумал Мейзлик.
– Друг мой, – быстро сказал он, – боюсь, что не смогу вам помочь. В истории я очень слаб, надо сознаться.
– Это упущение с вашей стороны, – строго заметил Дивишек. – Историю вам надо бы знать. Но если даже вы непосредственно не знакомы с соответствующими историческими источниками, сударь, я изложу вам все известные обстоятельства этого дела. К сожалению, их немного. Прежде всего имеется письмо высокородного Ладислава Пхача из Олешны высокородному Яну Боршовскому из Черчан. Это письмо вам, конечно, известно?
– Простите, нет, – сокрушенно признался Мейзлик, словно неуспевающий ученик.
– Что вы говорите! – возмутился Дивишек. – Ведь это письмо еще семнадцать лет назад опубликовал историк Шебек в своих «Извлечениях». Хоть это вам следовало бы знать. Но только, – добавил он, поправив очки, – ни Шебек, ни Пекарж, ни даже Новотный, – в общем, никто не уделил письму должного внимания. А ведь именно это письмо, о котором вам следовало бы знать, навело меня на след.
– Н-да, – произнес Мейзлик. – Что же дальше?
– Итак, прежде всего о письме, – продолжал архивариус. – У меня, к сожалению, нет с собой полного текста, но нам важны только несколько фраз, которые относятся к данному делу. Дворянин Ладислав Пхач сообщает в нем дворянину Боршовскому, что его, то есть Боршовского, дядя, высокородный Ещек Скалицкий из Скалице, не ожидается при дворе в Праге в этом, то есть в тысяча четыреста шестьдесят пятом году, поскольку, как пишет автор письма, «после тех недостойных деяний в Вотице Веленовой его милость король лично повелел, чтобы высокородный Ещек Скалицкий ко двору королевскому более не являлся, а предался молитвам и покаянию за свою вспыльчивость и уповал на правосудие Божие». Теперь вы понимаете? – втолковывал архивариус Мейзлику. – Мы бы сказали, что его милость король тем самым наложил опалу на высокородного Ещека и сослал его в собственное сего дворянина родовое имение. Не кажется ли это вам странным, сударь?
– Пока что нет, – сказал Мейзлик, выводя карандашом на бумаге замысловатые спирали.
– Ага! – торжествующе воскликнул Дивишек. – Вот видите, и Шебек тоже не нашел в этом ничего особенного. А ведь очень странно, сударь, то обстоятельство, что его королевская милость не вызвал дворянина Ещека – каковы бы ни были проступки последнего – на обычный светский суд, а предоставил его правосудию Божьему. Король ясно дал этим понять, – почтительно произнес архивариус, – что проступки эти такого свойства, что сам государь изымает их из ведения светского правосудия. Если бы вы побольше знали о его королевской милости Иржи Подебраде, вы сразу поняли бы, что это исключительный случай, ибо блаженной памяти король всегда неукоснительно придерживался строгого соблюдения законов.
– Может быть, он побаивался дворянина Ещека? – заметил Мейзлик. – Во времена его правления это…
Архивариус возмущенно вскочил:
– Что вы говорите, сударь! Чтобы король Иржи боялся кого-нибудь! Да еще простого дворянина!
– Значит, у Ещека была протекция, – заметил Мейзлик. – Сами знаете, у нас…
– Никакой протекции! – вскричал Дивишек, покраснев. – О протекции может идти речь, когда мы говорим о правлении короля Владислава, а при Иржи Подебраде… Нет, сударь, при нем протекция не помогала! Он бы вас выгнал. – Архивариус немного успокоился. – Нет, никакой протекции быть не могло! Очевидно, сами недостойные деяния были таковы, что его королевская милость препоручил виновного Божьему правосудию.
– Что
Архивариус удивился:
– Именно вы и должны это установить. Ведь вы криминалист. Для этого я к вам и пришел.
– Ради бога… – запротестовал Мейзлик, но посетитель не дал ему договорить.
– Прежде всего вы должны познакомиться с фактами, – сказал он наставительно. – Итак, обратив внимание на туманное указание письма, я поехал в Вотице искать следы упомянутых «недостойных деяний». Там, однако, о них не сохранилось никаких записей. Зато в местной церкви я обнаружил могильную плиту дворянина Петра Берковеца, и эта плита, сударь, датирована как раз тысяча четыреста шестьдесят пятым годом! А Петр Берковец был, видите ли, зятем дворянина Ещека Скалицкого, он женился на его дочери Катержине. Вот фотография с этого камня. Вы не замечаете ничего особенного?
– Нет, – сказал Мейзлик, осмотрев снимок с обеих сторон; на могильной плите была высечена статуя рыцаря со скрещенными на груди руками. Вокруг него шла надпись готическим шрифтом. – Постойте-ка, вот тут, в углу, отпечатки пальцев!..
– Это, наверное, мои, – сказал архивариус. – Но обратите внимание на надпись!
– «Anno Domini MCCCCLXV», – с трудом разобрал Мейзлик. – «Год от рождества Христова тысяча четыреста шестьдесят пятый». Это дата смерти того дворянина, не так ли?
– Разумеется. А больше вы ничего не замечаете? Некоторые буквы явно чуть покрупнее других. Вот поглядите. – И он быстро написал карандашом Anno DOmini MCCCCLXV». Мастер нарочно сделал буквы О, С и С побольше. Это криптограмма, понимаете? Напишите-ка эти буквы подряд – ОСС. Вам ничего не приходит в голову?
– ОСС, ОСС, – бормотал Мейзлик. – Это может быть… ага, это сокращение слова «occisus» – «убит», а?
– Да! – торжествующе вскричал архивариус. – Мастер, сделавший могильную плиту, хотел сообщить потомству, что высокородный Петр Берковец из Вотице Веленовой был злодейски умерщвлен. Вот что!
– А убийца – его тесть, тот самый Ещек Скалицкий! – провозгласил Мейзлик по внезапному историческому наитию.
– Чушь! – пренебрежительно отмахнулся Дивишек. – Если бы высокородный Ещек убил высокородного Берковеца, его милость король предал бы убийцу уголовному суду. Но слушайте дальше, сударь. Рядом с этой надгробной плитой лежит другая, под ней покоится Henricus Berkovec de Wotice Welenova, то есть брат высокородного Петра. И на этой плите высечена та же дата: тысяча четыреста шестьдесят пятый год, только без всякой криптограммы. Рыцарь Индржих изображен уже с мечом в руке. Мастер, видимо, хотел дать понять, что покойный пал в честном бою. А теперь объясните мне, пожалуйста, какова связь между этими двумя смертями?
– Может быть, тот факт, что Индржих умер в том же году, – просто чистая случайность? – неуверенно предположил Мейзлик.
– Случайность! – рассердился архивариус. – Сударь, мы, историки, не признаем никаких случайностей. Куда бы мы докатились, если бы допустили случайности! Не-ет, тут должна быть причинная связь! Но я еще не изложил вам все факты! Через год, в тысяча четыреста шестьдесят шестом году, почил в бозе высокородный Ещек из Скалице, и – обратите внимание! – его родовые владения Скалице и Градек перешли по наследству к его родственнику, уже известному нам дворянину Яну Боршовскому из Черчан. Вы понимаете, что это означает? Это означает, что дочери покойного, Катержины, которую, как известно каждому младенцу, в тысяча четыреста шестьдесят четвертом году взял себе в жены высокородный Петр Берковец, тоже уже не было в живых. Но могильной плиты с именем высокородной Катержины нигде нет! Разрешите спросить вас, разве тот факт, что после смерти высокородного Петра мы не находим никаких следов и его супруги, это тоже случайность? Что, и это вы называете случайностью? Почему же нет могильной плиты? Случайно? Или дело тут именно в тех самых «недостойных деяниях», из-за которых его милость король препоручил высокородного Ещека правосудию Божьему?