Война с Востока. Книга об афганском походе
Шрифт:
Им вдруг овладело нетерпение, веселое знакомое раздражение, пьянящий азарт. Его тело обрело упругость, мышцы переливали в себе горячую силу, ожидание броска и удара. Действо, которое им предстояло, было увлекательной охотой, составлявшей суть его ремесла, за пределами которого жизнь оставалась тусклой, непроявленнои и размытой, а здесь, на горе, сжималась в жалкий фокус предстоящего и желанного боя.
Внизу на дороге начинало урчать плотно и мощно, из множества отдельных надсадных урчаний. Словно работала камнедробилка: в нее попадало все больше и больше камней, звук усиливался, приближался.
Второй трактор вслед за первым выкатил, разноцветный, обклеенный аппликациями, с разноцветной кабиной. Водитель сидел среди блестящих висюлек, шерстяных помпонов, бумажных цветов. За трактором тянулись две тележки, на обеих ровные, похожие на гробы ящики и несколько в рост стоящих стрелков.
Третий трактор, синий, похожий на «Беларусь», тянул высокую вагонетку, какие применяются для сбора травы или хлопка. Вагонетка была полна холщовых длинных тюков, и поверх поклажи сидели, поджав ноги, охранники. Были видны их перевязи, перекрестья патронташей, лежащие на коленях винтовки.
Трактора выезжали один за другим. Майор насчитал уже пять, а они все выезжали, держа дистанцию, неуклюжие, упорные, выталкивая на дорогу тяжелые перегруженные тележки. Майор, оцепенев, с накопившейся в горле слюной считал, понимая, что случилось непредвиденное, не входящее в план операции, не включенное в боевое задание.
Огромный караван с оружием в стороне от вертолетов разведки, выбрав недоступную для автомобилей дорогу, используя колесные тракторы, двигался в глубь территории. Охрана, сопровождавшая груз, та, что сидела в тележках, и другая, невидимая, из сотен стрелков, таившаяся вдоль дороги, скрытая в придорожной «зеленке», в глинобитных руинах, была столь велика, что их малой группе бессмысленно и безумно вступать в схватку. Они будут уничтожены в неравном бою.
Генерал, пославший группу, был прав, наведя их на кишлак Усвали. Но он был не прав, обещая им малый, идущий налегке караван. Тяжелая медленная вереница тракторов напоминала подвижную, идущую в горы крепость, готовую защищаться множеством метких стволов.
Оковалков видел, как втянули головы, вжались в грунт опытные, побывавшие в засаде солдаты. Капитан Разумовский делал ему издали знак – сложенные крест-накрест ладони. Прапорщик Крещеных начинал пятиться, отползать от кромки горы, словно его отодвигала веющая от каравана сила. Ефрейтор Бухов щерился, тянул сквозь зубы воздух, будто во рту у него был горячий уголь. И только новобранец Мануйлов тянулся вперед, вовлекаемый в движение медленных тарахтящих тракторов.
Все было понятно и просто. Боя не будет. Они дождутся, когда пройдет караван, конвой выйдет из укрытий, на тракторах или в седлах проследует дальше в горы, провожая тележки, где в тюках и в ящиках в масле, в сальных обертках лежат автоматные стволы «безоткатки», «эрэсы»,
Их группа дождется, когда пройдет караван, по бесшумному взгляду командира оставит позицию и бесшумно уйдет. Двинет в обратный путь среди белого пекла, изнемогая от тяжести нерастраченного боекомплекта и продовольствия.
Оковалков смотрел, как приближается к месту засады головной трактор. Мануйлов, затягиваемый в движение медлительных колесных машин, вытянулся вперед и слепо ударил с горы длинной неверной очередью. Крещеных метнулся к нему, выбил автомат:
– Что же ты, сука, наделал!
Засада, вся цепь лежащих солдат, уже стреляла, молотила колонну. Передний трактор с убитым водителем свернул на обочину, пополз вверх в гору, стал заваливаться, перекручивая тягу, опрокидывая тележку с грузом.
Оковалков видел, как останавливаются, ломают интервалы тракторы. Из них выпрыгивают стрелки, рассыпаются по обочине, начинают стрелять вверх по горе. Из обоих кишлаков, из развалин, как из-под земли начинают вываливать две пестрые толпы вооруженных быстроногих людей. Он все это видел, понимая, что случилось непоправимое несчастье.
Крещеных, сжав виски, продолжал повторять:
– Что же ты, сука, наделал!
Трактор с убитым водителем лежал на боку, вращая колесами. Другие тракторы, выбрасывая гарь, торопились вперед по дороге, уходя из-под обстрела. Конвой принимал на себя огонь засады, бил вверх в гору, стрелки прятались в рытвинах и в кюветах, посылали вдоль склона беглые неточные очереди. Пули посвистывали над головой Оковалкова, несколько пуль клюнуло в склон, подняв перед его лицом столбики пыли.
– Отходим!.. По старому следу! – крикнул он Разумовскому, видя, как капитан боком, на четвереньках, хоронясь от очередей, движется вдоль залегшей цепи. – Уводи людей, мы прикроем!
Но в той стороне, куда он махнул, у развалин кишлака Усвали, уже стреляли. Пестрели одежды, бежала, словно выталкивалась из-под земли толпа. Туда бил пулемет Крещеных, бугрилась его спина, ерзали, скользили по камню подметки, из-за щеки летели медные яркие брызги.
– Слобода! – крикнул майор старлею. – Держи свой фланг! Не давай им с фланга зайти!
Но и там, где горчично желтели развалины кишлака Шинколь, тоже стреляли. Вверх по склону карабкались люди, занимали гребень. Очереди с той стороны ложились ближе, прицельней, царапали гору вокруг лежащих солдат.
Оковалков, перебрасывая молниеносный взгляд с одного кишлака на другой, на бегущую с обеих сторон толпу, оглядываясь на тенистую кручу, пережил мгновение отчаяния. Группа была стиснута с флангов, отход по круче был невозможен, отходящих перестреляют в спину. И лежа у лисьей норы в цепи, которая все еще по инерции продолжала стрелять в хвост исчезающего каравана, он испытал животный ужас, желание скрыться, превратиться в лису, втиснуться в горловину горы, забиться под землю и там под землей, свернувшись в пушистый клубок, переждать этот бой, топот ног, хрипы боли и ненависти.