Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942
Шрифт:
В один из вечеров середины второй декады сентября как-то зашел ко мне в кабину мой татарский друг – теперь уже студент второго курса Федя (Файзыахмет) Гафуров и предложил мне устроиться вместе с ним на работу на Московский станкостроительный завод им. Орджоникидзе в качестве стрелка-часового для вооруженной охраны предприятия от вражеских диверсантов. О возможности приема на эту работу Федя узнал от своего земляка. Условия работы следующие. Необходимо охранять различные объекты завода с винтовкой на руках, находясь в карауле в течение целых суток. При этом требуется за сутки бывать на посту два раза по 4 часа с двумя 8-часовыми перерывами, которые следует проводить обязательно в караульном помещении в распоря жении начальства. После суток пребывания
Я, не раздумывая, принял решение устроиться на предложенную работу.
Через пару дней после беглой предварительной поверки нашей политической благонадежности через спецотделы завода и института (в частности, членства в комсомоле), а также здоровья и владения винтовкой я с Федей и другими ребятами устроились на предложенную работу и сразу же приступили к ней.
Приходилось в течение четырех часов непрерывно находиться на посту, охраняя на воле в любую погоду и даже во время воздушных налетов какой-либо цех завода или участок его территории изнутри вдоль кирпичной ограды, около которой на ряде мест стояли специальные будки. В этих будках можно было укрыться от дождя, а в светлое время дня – тайком читать учебники и конспекты лекций для подготовки к экзамену. Ночью вокруг всей ограды ходил еще кинолог с собакой. Отлучаться с поста в туалет не разрешалось, но без него можно было вполне обойтись.
Работу стрелком на заводе мне удалось очень удачно совмещать с учебой в институте. За это время я неплохо повторил материалы по предметам третьего курса, экзамены по которым предстояло пересдать или сдать впервые. Благодаря этому 26 сентября легко устранил хвост по деталям машин и грузоподъемным устройствам. При этом экзамен по данному предмету пересдал на «хорошо» рано постаревшему доценту Лазареву, который всегда был очень добрым к студентам, любил выпить, имел во рту спереди лишь три зуба и ходил всегда в старой, поношенной одежде. (В основном он занимался преподаванием курса «Теория механизмов и машин».)
Лишь 7 октября, когда на Западном фронте пала Вязьма и положение окруженных под нею наших войск стало катастрофическим, сдал Ожиганову – очень умному доценту и отличному лектору по электротехнике – экзамен по этому предмету. По-видимому, хорошо зная сложившиеся к этому дню общую ситуацию на военных фронтах и вообще в стране, а также чувства людей, Ожиганов не стал усложнять процедуру принятия экзаменов. Он просто перед началом экзаменов спросил у всех экзаменовавшихся, какую оценку каждый из них хотел бы иметь. Многие, и в том числе я, сказали, что достаточно тройки. Поэтому экзаменатор, не спрашивая у них ничего, поставил им всем (и мне тоже) эту отметку в зачетную книжку, а тех, кто хотел иметь повышенную оценку, помучал вопросами.
А избавиться от хвоста по металлургическим печам я не успел. Лишь к старости я пришел к выводу, что этот хвост фактически оказался мне только во благо. Дело в том, что в годы нашей учебы в вузах зачетные книжки у студентов бывали с собой лишь в тот период, когда они сдавали зачеты и экзамены, а в остальное время эти книжки хранились в соответствующем деканате. Я же, имевший хвост, вынужден был держать зачетную книжку при себе до тех пор, пока его не ликвидирую. Уже шел октябрь. И скоро в связи с приближением линии фронта к Москве получилось так, что институт эвакуировался в Сибирь, а я ушел добровольно в армию. В результате мне пришлось носить с собой в кармане свою зачетную книжку (вместе со студенческим билетом и… метрическим свидетельством о своем рождении) все годы войны и дополнительно еще около года. Она была со мной и те почти три года войны, когда я находился в германском плену.
Тогда я не считал больше эту книжку таким важным предметом, который понадобится мне в будущем. Поэтому из-за отсутствия блокнота я в мае 1942 года, будучи на фронте, записал на всякий случай (к
Летом 1946 года, послав в Институт стали по почте из Донбасса, где в это время проходил окончательную фильтрацию и работал принудительно бурильщиком в угольной шахте, соответствующее заявление с приложением к нему сохранившейся зачетной книжки, которая хотя и не имела моего довоенного фото и была истрепана, я восстановился в родном учебном заведении студентом третьего курса (вместо четвертого осенью 1941 года) и получил там новую зачетную книжку. (А старая книжка теперь все еще находится у меня.)
А что бы со мной произошло, если бы у меня в 1946 году не было с собой зачетной книжки? Ясно, что в этом случае я не смог бы без нее снова стать студентом Института стали. А дальше – не будь у меня в октябре 1941 года того хвоста, так не было бы у меня при себе и зачетной книжки, поскольку в случае ликвидации хвоста ее сразу бы отняли у меня для хранения в деканате.
Получив мое заявление с зачетной книжкой, руководство Московского института стали, в составе которого, в качестве декана технологического факультета, куда я пожелал быть зачисленным, состоял его будущий ректор и будущий профессор, доктор технических наук П. И. Полухин, не стало придираться к тому, что я был в плену, и сразу восстановило меня своим студентом. И после этого 18 июля оно прислало мне вызов для приезда на учебу. За это я на всю жизнь остаюсь глубоко благодарным тогдашнему руководству родного мне института.
Этому вызову заведующий шахтой, где я тогда работал, не смог противостоять никакими уловками. Лишь после четырех визитов лично к нему, а также двух к его непосредственному начальнику и двух к районному прокурору, он вынужден был уволить меня с работы, выдав положенные мне при этом 800 с лишним рублей денег. Одновременно мне выписали на шахте и временное удостоверение личности, действительное для предъявления по дороге на мою малую родину – до деревни, в которой я не бывал с лета 1940 года. Таким образом, руководство Московского института стали, возможно, спасло меня от гибели в шахте, потому что очень плохо там обстояло дело с техникой безопасности и охраной труда. (В то время на ней, а также других угольных шахтах их руководители и часть местного населения относились к бывшим советским военнопленным, как я, особенно скверно, называя их «изменниками родины»…)
…Между тем положение на фронтах резко ухудшилось, и особенно под Москвой. Свыше 700 тысяч наших воинов – пять армий, включая большое количество ополченцев, – попали 7 октября под Вязьмой в двух местах во вражеское окружение. При этом многие погибли, а основная масса красноармейцев, ополченцев и командиров оказалась в плену у немцев. И с этого дня на западе, перед Москвой уже не оставалось больше боеспособных крупных воинских частей. Кончились и резервы оружия (даже винтовок), техники и боеприпасов. Требовалось срочно организовать новые войсковые соединения непосредственно в Москве, чтобы противопоставить их рвавшимся к городу немцам, пока не подоспеют движущиеся из Сибири и Дальнего Востока хорошо обученные и сильные во всех отношениях кадровые войска.