Война за океан (др. изд.)
Шрифт:
«Коль славен наш господь в Сионе, — тихо подпевал Муравьев, — велик он в небесах на троне». И от радости, что день так прекрасен, что великое событие совершилось и что сам он так здоров, хотелось прищелкнуть шпорами, словно заиграли мазурку, а не гимн, похожий на молитву.
Глава седьмая
НАВСТРЕЧУ АМУРСКОМУ СПЛАВУ
В последнюю ночь спали тревожно, обнявшись и прильнув друг к другу. В пять часов утра — было еще совершенно темно — Невельской поднялся. Он высек огонь и засветил
— Ты едешь? — встрепенулась Катя, проснувшись, и присела. Она схватилась руками за лицо, как бы приходя в себя или ужасаясь тому, что наступило, и опустила руки. В глазах ее был испуг.
Огонек слабо освещал маленькую комнату с бревенчатыми стенами, двумя койками и детскими кроватками. Повсюду пеленки и одеяла. Проснулась маленькая Катя. Отец подошел к ней и наклонился. Катя, кажется, опять больна. В ее глазах усталость, испуг и надежда. Она смотрела на отца, как взрослый человек, и, казалось, хотела спросить: «Почему же ты, большой и умный, не можешь мне помочь, ведь я маленькая, у меня нет сил, я ничего не знаю и не умею, мне очень больно, помоги мне, я тоже хочу пожить, папа… А ты зачем-то уезжаешь!»
Екатерина Ивановна смотрела холодно, даже жестко, еле сдерживалась, ее небольшая голова гордо поднята. Ее не оставляло ощущение, что маленький ребенок в последний раз видится со своим отцом.
И он понимал, как все плохо. Встав на колени перед ребенком и припав на миг лицом к ее ручке, он как бы глушил в своей груди что-то, чтобы не вырвались слезы.
— Бог милостив, — сказал он, подымаясь и не сводя зоркого взора с ребенка. — Бог милостив, — виновато повторил он, оборачиваясь к Кате, и обнял ее. В комнате было тепло, в ней запах жизни, семьи, любви.
«Мне больно», — сказал отцу отчаянный прощальный взгляд ребенка.
А олени уж звенели боталами. С вечера все приготовлено к отъезду. На Амуре лед прошел или заканчивает идти, путь открыт, пора. Губернатор и войска идут навстречу!..
«Великий князь обнимает! Смешно, странно и страшно даже!» — думал Невельской.
— Право, но есть что-то высшее, ради чего мы трудимся, может быть, очень далекое, — сказал он. — Прощай, Катя… Прощайте, дети.
Светил огонек в казарме. Темнели силуэты оленей. Ночь теплая, редкая погода. За последние дни очень потеплело, все тает в тайге, а сопка уж вся открыта солнцу.
Невельской поговорил с Бачмановым. С ним обо всем заранее условлено. С уходом льдов Бачманов едет в Де-Кастри заведовать постом. Там важнейший пункт. Вчера весь вечер делали разные предположения. «Будет война или нет, трудно сказать. Мы в вечном напряжении и все ждем ее. Она может грянуть неожиданно. Детей и женщин в случае чего — в стойбище и дальше под охраной в Николаевск. Самим действовать смотря по обстоятельствам».
— Ну, у тебя все готово? — спросил Невельской тунгуса.
— Готово! — отвечал Антип. С началом распутицы он задержался на косе и теперь на своих оленях вез капитана в Николаевский пост.
Невельской перецеловался с Бачмановым,
— До рассвета как раз доберемся до зимнего стойбища, — сказал Невельской, наклоняясь к жене и пожимая ее руку. Он еще раз поцеловал ее в голову.
Тунгус, не придававший значения последним вздохам, крикнул, и олени пошли. Невельской чувствовал, что может разрыдаться. Он готов был проклинать тот час, когда совершил открытие. На него нападали изредка приливы душевной слабости, и он не скрывал их.
Рассвело, когда доехали до старого стойбища. Над сопками шли тучи, цепляясь за ели и березы. В тайге сплошные болота. Где казалось сухо — стоило ступить на размокшую глину, как она ползла.
— Худо! — приговаривал ехавший впереди Антип. — Дорога-то плохая.
Через некоторое время он остановил оленя.
— Однако не проедем! — сказал он капитану, когда тот оказался рядом. — Дорога худая. Придется обратно.
— Как это не проедем? — вспыхнул Невельской.
— Видишь, капитан, кругом вода. Как ехать? Однако, сильно замочишься.
Антип мало знал Невельского; только во время приездов в Петровское встречал его и полагал, что он такой же начальник, как и все чиновники, хоть и получает «писки» от самого губернатора и даже от царя. Он, видно, занят тем, что читает важные бумаги и отдает приказания, и уж, конечно, не его дело лезть в грязь. Он, верно, не меньше, чем аянские чиновники и служащие Компании, уважает себя.
Невельской в этот миг готов был ударить тунгуса костылем по голове. «Как это возвращаться? Да ты в своем уме, что же ты прежде думал?» — хотелось закричать на него.
— Нет, нам обязательно надо быть завтра в Николаевске, езжай! — сдержанно сказал он.
— Лучше бы ехать, когда просохнет!
— Конечно! Это всякий знает! Но… «Тогда и тебя и меня повесить остается!»
— Вперед! — приказал капитан и пустил своего оленя.
Антип-то за себя не боялся. Он тронул с места своего оленя. Казак и второй тунгус поехали следом. Олени пошли по болоту.
Стоило Антипу сболтнуть такую чушь, как вся душа капитана пришла в движение, и он уже рвался вперед, как всегда, когда его пытались задержать.
Мокро. Олени вязли в воде и размокшей глине. Потом вязли в глубоком мокром снегу, резали ноги о наст, превратившийся в ледяную корку. За два часа прошли не больше двух верст. Наконец олени стали по брюхо в грязи. «Худо!» — хотел было сказать Антип. Он слез с оленя прямо в воду и потянул повод. И тут он увидел, что Невельской уже в воде и, сильно зашагав по грязи, потянул оленя за повод.
— А ну! — сказал старик, приободряясь и чувствуя, что с ним не белоручка-барин.
Старик зычно крикнул на оленя, страшно взмахнул костылем, сделал зверскую рожу и с большой силой быстро потащил животное за собой. И Невельской невольно закричал на своего. Оленей потянули, но сами вязли, спотыкались. Груз свалился с одного из оленей в воду.