Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)

Константинов Андрей Дмитриевич

А с другой стороны, ну чего такого особенного хочет этот Абдулрахман – чтобы некоторых шурави не кололи? Так это, если разобраться, даже хорошо. Если пленников не колоть, они лучше работают, а от уколов становятся как сонные мухи! А Парвана и так все шпыняли за давно уж минувшие сроки окончания строительства мечети. Сроки-то все прошли, а до купола ещё ой как далеко, не говоря уже о минарете… Так что…

– Хуб, – сказал Парван, – играем…

Честно сказать, шансов у него не было вообще никаких. Ну то есть совсем. Играл-то он не так плохо для научившегося полторы недели назад, но уж слишком был азартен – как любой лох-любитель. А любой профессионал знает, что выигрывают в любую игру прежде всего не удачей и не подтасовкой, выигрывают холодной головой.

Борис каждый раз дарил Парвану иллюзию близкой победы – настолько близкую, что у того просто вспыхивали

глаза. Потом, правда, почему-то всё равно выигрывал шурави. Просто везло ему, наверное. Играли долго. Но после ещё одного проигрыша Парван все-таки остановился. Нашёл в себе силы. Видимо, решил, что так и до измены недалеко, если ещё немного…

Слово своё Парван сдержал: сказал брату Азизулле, что ему нужно на стройке пять пленных без уколов, там, мол, ответственный момент, первую балку ставить надо… Брат возражать не стал.

Однако окончательно спасли Бориса от уколов совсем не его «подвиги» в игре в коробок и даже не шаманское целительство лепестками. Ему удалось продемонстрировать «духам» свои технические таланты и навыки, и это действительно подняло его авторитет на невероятную высоту. Ну по шкале узников, конечно…

А вышло всё спонтанно: однажды «духи» в очередной раз приволокли в лагерь совершенно «убитый» «уазик». В лагерь часто таскали разную поломанную технику, поскольку афганские умельцы (подчас, кстати, даже неграмотные) порой творили чудеса и могли чуть ли не БТР собрать из трех велосипедов. Только, чем дольше длилась война, тем меньше таких умельцев оставалось: зачем работать, если привычней воевать?

Но тут эти местные мастера развели руками. «Уазик» хотели уж было на стрельбище отволочь, чтобы сделать из него гранатометную мишень, но тут Абдулрахман откуда-то нарисовался, сунул нос в мотор, а потом стукнул себя в грудь и сказал, что починит двигатель. Моджахеды возражать не стали и даже разрешили шурави взять металлические инструменты – ему действительно уже худо-бедно доверяли…

Борис провозился с этим тарантасом почти целый день и, когда охранники начали было уже раздражаться и терять терпение, всё-таки запустил двигатель. И мало того, что запустил, ещё и проехался на ожившем автомобиле несколько метров. «Духи», что называется, просто обалдели. Загомонили, стали руками размахивать. Кто-то побежал звать Азизуллу. Тот явился, долго ходил с умным видом вокруг «уазика», потом бросил охранникам короткое распоряжение и ушёл, явно довольный.

В тот вечер Бориса впервые накормили почти досыта – разваренным рисом с жирными остатками курсантской шурпы. Честно говоря, много есть Глинский и сам побоялся – не знал, как скукожившийся желудок отреагирует… Но он – ничего, вроде выдержал…

Когда Абдулрахману прилепили «профессиональную» кличку – «Мастери» [234] , он невольно вспомнил почти тёзку – Мастера, но нет, до него, «мобилизовавшего» саму Индиру Ганди для «нештатного» возвращения домой, капитану Глинскому всё же было далеко. Зато к нему теперь, как в мастерскую, стали возить всякую битую и неисправную технику – а она, честно говоря, на границе между Афганистаном и Пакистаном почти вся была такая. Полностью исправную и не битую там найти – это надо было ещё постараться… Так что вскоре Бориса не только колоть перестали, но и постепенно освободили от производства кирпичей и других тяжёлых работ. Ну и кормить стали лучше. А ещё – невиданное дело – его даже пару раз Азизулла лично сигаретами угостил. Даже при курсантском мулле… Нет, правду говорят, что с умелыми руками где угодно не пропадёшь…

234

Механик, технарь.

Единственное, что все-таки слегка раздражало «духов», это отсутствие у Абдулрахмана рвения к изучению ислама. Не очень давались Мастери мусульманские премудрости, особенно молитвы – плохо запоминал он арабские слова.

Вот и решили «духи» «прикрепить» Абдулрахмана к Абдулле – самому маленькому и молодому из пленных. Этот парнишка ведь был настоящим, «природным» мусульманином, а не «перекрещённым», как русские. Даже непонятно, почему его переименовали с одного мусульманского имени в другое. Природное мусульманство, кстати, давало Абдулле определённые, если можно так сказать, «льготы» – его моджахеды почти не били и, что самое главное, – вообще не кололи. Ведь одно дело – когда «мстишь неверным», и совсем другое – единоверец, которого нужно лишь «подрулить» на путь истинный…

К тому же про Абдуллу говорили, что он вроде бы сам пришёл… Моджахеды любили иногда поиграть в «идейность» и всеобщее братство всех мусульман, независимо от их происхождения. Обычно такое случалось на какой-нибудь исламский праздник.

Тогда «духи» проводили с пленными многочасовые «исламские чтения». На этих чтениях моджахеды ханжески делали вид, что все мусульмане «единятся сердцами», однако всё «единение» и всё «духовское» благочестие уходили вместе с праздником. Так что, по правде говоря, Абдулла находился на привилегированном положении не столько из-за своего мусульманского происхождения, сколько потому, что духи сделали его «бачой» [235] . Поэтому и жил Абдулла в «двухместной» камере, где у него даже был собственный матрас – кусок поролона, обтянутый грязной дырявой тряпкой. По местным меркам – просто номер люкс в гранд-отеле. Кстати, такой же матрас выдали и Борису, хотя к нему духи с нескромными предложениями не лезли. Наверное, он их не сильно возбуждал – грязный, лобастый, бородатый. А вот у Абдуллы борода и усы не росли, видимо, это и «заводило» охранников, кое-кто из которых и сам в прошлом побывал «бачой». Для тех мест – обычное дело. Как парням и молодым мужчинам удовлетворять свои половые инстинкты, если женитьба – дело сложное и дорогое, просто так с какой-нибудь девушкой не познакомишься на танцах (ввиду их отсутствия в принципе), а пик сексуальной активности как раз и приходится на 20 лет. Что тогда остаётся? Только дрочить, трахать ишаков или таких вот, как Абдулла, делать «бачой».

235

Бача, точнее – бачабоз – «мальчик для игры», в данном контексте – пассивный педераст (дари).

Странным парнем был этот самый Абдулла. Глинский, когда первый раз его увидел, даже вздрогнул – лицо его смутно знакомым показалось. Но ведь, если Борис его где-то раньше видел, то, значит, и Абдулла видел его… А это ж не шутки, это смертельно опасно, это предпосылка к срыву всей операции. Но сам Абдулла никаких признаков узнавания не выказывал, и Глинский решил, что он обознался, что ему просто показалось… Известное дело – все узкоглазые лица похожи друг на друга, с точки зрения европейцев конечно. Которые, в свою очередь, для азиатов тоже все на одно лицо.

Так вот Мастери в целях «ускорения исламизации» перевели в камеру к Абдулле, который должен был стать «муаллемом» [236] .

Какой уж там педагогический талант скрывался в Абдулле – это только Аллах ведает, однако вскоре Абдулрахман научился молиться вполне сносно, даже освоил характерный распев. Лучше других у него получалось декламирование той суры из Корана, которая называется «корова». Мастери с Абдуллой даже научились её дуэтом выпевать, убедительно у них получалось, Азизулла однажды услышал – даже похвалил…

236

Учителем.

И всё же темнил что-то этот Абдулла, что-то недоговаривал, хотя по-русски говорил даже без акцента. Нет, не таким уж простоватым был этот парень, как показался в самом начале. Он рассказал, что родом из Самарканда, что раньше звали его Джалилом и что он служил в Афганистане водителем. Но в выученных Борисом наизусть списках без вести пропавших никакого Джалила или Джалилова не было… Как бы вскользь упоминался, правда, некто Халилов – но без звания, номера части и ведомственной принадлежности. Вообще изначально не было ясности, кто он такой, и даже был ли он на самом деле. У Мастера, составлявшего картотеку, даже закралось подозрение, что с этим Халиловым чекисты что-то темнили – то ли он был, то ли его не было. Как будто прикрывали собственный прокол, о котором напрямую рассказывать не хотели. Может, он был просто беглецом из Средней Азии – вроде эмигранта, на время прибившегося к советской части, а потом бросившего её? Или никакой он не советский, а долго с родителями живший в Союзе афганец, потом осиротевший и по привычке вертевшийся около шурави. Такие встречались. Или ещё неведомо как запутавший сначала армейское, а потом и чекистское «делопроизводство». Во всяком случае, в ведомственных (военные – гражданские) списках пропавших без вести его имя не значилось – это точно.