Война
Шрифт:
Теперь Тэни знал — о нем не забыли. Сейчас Энори занят, но ни за что не оставит воспитанника. Пообещал и еще кое-что — рассказать важный секрет. А потом… «ты уже взрослый, ты поймешь, как поступить».
— Ты же знаешь, я все сделаю для тебя, — беззвучно шептал мальчик. — Ты только вернись…
…Сперва Лайэнэ не верила в его нелюдскую сущность, потом, напротив, слишком привыкла помнить о ней. Тревожно гадая, каким способом Забирающий души сможет проникнуть на территорию, закрытую для зла, или выманить к себе мальчика, она позабыла кое о чем. Для того, чтобы передавать
Все остальное он давно уже сделал.
**
Из седла почти не вылезали, хорошо хоть погода к концу зимы неожиданно смилостивилась и морозов не было. Вэй-Ши спешил скорее пересечь горную цепь и очутиться среди своих; в надежном укрытии еще по эту сторону гор его ждали несколько верных людей. Но до них еще предстояло добраться; сейчас вблизи Ожерелья повсюду усилены были патрули, причем не только земельной стражи, но и военных.
— Слушайтесь меня, — сказал ему спутник. — Я выберу безопасный путь.
Слушаться приходилось — он на своей земле, да и не заведет в ловушку, если рассудить здраво. Зачем ему один вражеский воин, хоть и не последний человек среди командиров? Так что пусть, пока можно и подчиниться.
За несколько дней пути неприязнь к парню заметно поубавилась. Он оказался удивительно… уместным. Знал, что и когда сказать… да хоть на каком расстоянии ехать, чтобы и не мешать, и не вызывать подозрений. Словно с самим собой путешествовать, не считая пары раз, когда резко перебивал мысли Вэй-Ши, указывая, куда сворачивать.
А скоро рухэйи поймал себя на том, что разоткровенничался и рассказывает о семье. Оборвал речь и до вечера ехал нахмурясь.
Когда заалело небо, достигли очередной развилки. Спутник заговорил первым, указывая на придорожный алтарь и темнеющую за ним статую какого-то местного хранителя:
— Мы поедем направо, но сперва я должен свернуть туда.
— Это еще зачем? — и без того неспящие подозрения зашевелились пуще прежнего.
— Там меня ждет послание… должно ждать. Весточка от вашего аталинского друга.
— Он мне не друг, как и всему нашему народу, — поморщился Вэй-Ши. — Что еще за новости с письмами?
Вблизи статуя оказалась выше: ее основание покоилось в небольшой ложбинке. Если тут и оставили письмо, то не в течение дня: новых следов не было, а старые поземка успела бы замести.
К изваянию оказалось не так-то легко спуститься, и Вэй-Ши остался с лошадьми, пока Энори пробирался за весточкой. Глядя, как он, не видя под снегом и намека на тропу, серебристо-черной лисице подобный, ловко выбирает путь, офицер впервые подумал: толк от него будет. Как бы устроить все получше, когда на место явятся — хоть и ждут, но перебежчиков не любит никто.
Тени не успели и самую малость сместиться, как Энори уже снова был на дороге, держал в руке плоский черный футляр.
— Его принес голубь, и спрятали здесь…
Явно с умыслом открыл только сейчас, а не там, у статуи — мол, мне скрывать нечего.
Прочел письмо, рассмеялся
— Читай, если хочешь.
— Я не умею читать по-вашему.
— А…
Пальцы разжались, листок, подхваченный ветром, сперва взлетел, потом нырнул к земле, его ветер погнал его по снегу. Захотелось догнать, взять с собой — мало ли, пусть прочтут свои, те, кто знает.
— Казначей Хинаи, Тори Аэмара, умер. Мне больше нет дела до его людей — пусть сами решают, к кому перейти на службу и как изворачиваться. Сейчас им, наверное, очень страшно.
**
Против всех законов здравого смысла в предпоследний день зимнего месяца, Икиари, войско Мэнго пересекло северную границу и двинулось в наступление. До крепости Трех Дочерей ему было несколько дней ходу — армия не движется быстро. Отряды же У-Шена растаяли в снежных ущельях; разведчики Хинаи не сразу осознали, что оставшийся лагерь — видимость, непригодные к сражениям люди, а основная часть исчезла в одну ночь.
Глава 11
Лайэнэ снился цветущий луг. Она шла по нему, шурша подолом, приминая тяжелым шелком бутоны. Искала цветы для букета, но все было не то, не то… Одни слишком яркие — высокомерные цветы, их нельзя собирать вместе. Другие, покладистые, слишком бледны. Те казались растрепанными, эти — невзрачными. Лайэнэ так и застыла посреди луга, держа в руках единственный стебель, который решила сорвать. Это был…
— Госпожа, проснитесь, — журчащий голос служанки просочился в дверной проем. Девочка любила ее, и обычно будила радостным, ласковым тоном. Сейчас в ее приветствии звучала тревога.
— Вам письмо, госпожа…
Лайэнэ села, путаясь в широком ночном одеянии и двух покрывалах — в комнате было прохладно, несмотря на жаровни. Велела поднять оконную занавеску. Солнце стояло уже высоко, времени за полдень… При закрытых ставнях что ночь, что день, все едино.
Глянула на листок — ни печати, ни подписи, но один — самый дорогой — из видов бумаги хэйта, желто-зеленая, для дневников и личных посланий… Поняла, еще не читая.
— Я знаю, откуда принесли письмо, — сказала она. — Знак рыси на повязке вестника, так? — Пробежала глазами скупые строчки, — Мне велено явиться сегодня к вечеру.
— Это плохо, госпожа? Или хорошо? — осторожно спросила девушка.
— Думаю, плохо. Я была чересчур любопытной…
Написала записку с отказом в назначенной на сегодня встрече — неважно, что о той условились раньше; велела служанке отправить.
Пока собиралась, гадала, к чему был сон. О том, как важно будет найти правильные слова? Но слов у Лайэнэ уже не осталось… А вот тревога проступала все явственней.
То, что ее пригласили учтиво, некоторую надежду внушало, но это могла быть всего лишь формальная вежливость. Не потащат же ее из дома за подол. Но, даже знай наверняка, что беда ее ждет, пошла бы. Рады бы уклониться, но судьба уже подхватила и понесла. Раньше Лайэнэ слышала о попавших в руки судьбы, и гадала, как себя ощущает человек-щепка в бурном ручье. Теперь знала.