Война
Шрифт:
Личность Энори Камарен счел разумным перед рухэй не открывать, пусть думают — воспитанник тайных убийц и лазутчиков, кто-то из теней, скользивших коридорами палат управления, вдобавок к тайнам власти отлично знающий горы. У него есть причины для мести, заверял посол, сговариваясь. И, как посоветовал Энори, рекомендовал об остальном дознаться уже на месте у него самого. Рухэй не рисковали ничем — даже если к ним засылали лазутчика, толку с того, если и увидит их лагерь? Не поверят — убьют на месте.
«Поверят, — сказал Энори: спокойно, только в уголках губ и на
Камарен тот да, поверил, но не Пулан — только его спросить позабыли и советам не вняли.
Под вечер двое путников остановились на постоялом дворе в местечке Красный камень — тут и была назначена встреча. Посланник уже был в гостинице; насторожился, увидев двоих, совпадающий приметами с описанием. Затем увидел и знак, показанный Пуланом, кивнул чуть заметно. Не сейчас. Никаких разговоров на людях — выедут поутру, и тогда…
Когда северянин собрался уже устраиваться на ночлег в снятой комнате, спутник его направился вниз.
— Куда ты? Никаких встреч в этих стенах…
— Я хочу всего лишь проведать лошадей.
— Не заметил, что ты так уж их любишь. Местный конюх о них позаботится, я хорошо заплатил.
Энори качнул головой — резко, так, будто смахивал паутину из слов:
— Не доверяете — идите со мной, но не надо меня останавливать.
Не доверял. И пришлось тащиться за этим парнем, а тот, будто не провел столько времени в седле, почти слетел по лестнице — рассохшаяся, под его шагами она даже не скрипнула. Перед конюшней остановился, будто с размаху налетел на закрытую дверь.
— Идите первым, — не попросил, потребовал.
— Засада там, что ли, ждет?
— Нет.
Ангет Пулан бросил монетку прикорнувшему внутри у дверей конюху, зашел внутрь — все тихо, спокойно. Энори появился скоро, и выглядел непривычно, собранно-настороженно. А вот кони заволновались слегка; хуже всего повел себя черный злой жеребец. Конюх подскочил тут же; за еще одну монету ответил, кому принадлежит скакун. По описанию именно на нем чужак и приехал.
— Что это с ним? — спросил Пулан у разволновавшегося слуги. А то: вдруг заболела скотина, собственной снятой шкурой не расплатишься.
Энори протянул руку, что-то произнес напевно, и столь тихо, что северянин не понял. Конь испуганно захрапел, прижал уши. Голос звучал, и постепенно скакун успокоился, позволил поднести ладонь к морде почти вплотную. Пулан думал, юноша сейчас погладит коня, но тот убрал руку — будто устало и с облегчением даже.
— Возьми и не говори лишнего, — протянул конюху третью монетку.
Тот закивал, кланяясь; три монеты за то, что постояли возле чужого коня — да за это навечно готов позабыть, что видел их здесь. А Энори вдруг быстро и тихо сказал:
— А о своих не тревожься, доедут: день будет ясным.
И ушел, оставив конюха, смотрящего на него с полуоткрытым ртом, как на диво дивное.
— Что это было такое? — спросил Пулан уже наверху.
— Познакомиться с лошадкой захотелось, — ответил Энори с усмешкой, очень неприятной какой-то. — Нам ведь вместе потом ехать, и далеко. С хозяином я
— А с этим убогим?
— Я слышал внизу через стену — с нему едут мать с сестрой, беженцы, он боится, собьются с дороги в метель — все ее предвещает. Но нет, развеется. — Доброй ночи, — в один миг оказался в своей комнатушке, захлопнул за собой створку двери.
Черная важная галка восседала на дереве, под которым произошла встреча. Не иначе как птичий летописец — вот разъедутся, и она проскачет по снегу, впечатает в него знаки следов, повесть о том, что здесь было… Чудилась в происходящем некая издевка судьбы — на чужой территории двое посланцев своих господ, двое чужаков сговариваются о том, что делать с этой провинцией.
Вэй-Ши был высоким и крепким, очень широкоплечим, среди более низкорослых рухэй, верно, казался еще внушительней. Охотничья одежда Хинаи ему шла — только такой охотник наверняка выслеживал кабана или медведя, никак не белок стрелял.
Он так приветствовал собратьев по сговору, что ясно было — с куда большим удовольствием убил бы на месте, а еще лучше приказал бы сделать это своим подчиненным, чтоб самому руки не пачкать. В чем-то справедливо: Энори считает предателем, а Пулана с послом кем-то вроде гостей, за спиной хозяина покупающих наемных убийц.
— Мэнго видел сон, — глухо сказал посланник. — Он верит таким предзнаменованиям, и, видно, не зря, раз одержал столько побед. У-Шен считает сны просто снами, но не он старший.
— Что же вашему полководцу привиделось?
— Мне о том не доложили, — буркнул рухэйи. — Только сам посуди — я здесь, и войско готово.
— Еще не готово. Стоит не там, где надо, а потому для Хинаи безопасно, — обронил Энори.
Вот уж кому все равно, кем его считают. Совести не больше, чем у той самой сороки. Улыбается, причем равно дружески и этому мрачному вояке, и его коню, сегодня смирному, но не менее мрачному — а те одинаково неприязненно смотрят на Энори. А ему это… нравится? И улыбка — никак не попытка и в самом деле завести дружбу, скорее, подчеркивание — ты уж никак не выше меня, головорез переодетый. Вот уж и правда странно. Отправляться к чужакам в военный лагерь, и при этом испытывать удовольствие от неприязни… Любой разумный человек, что бы он там ни затеял, постарается к себе расположить. А этот отвечает на вопросы с таким небрежным, едва не смеющимся видом… может, прав был хозяин, и Энори все же немного не в своем уме?
— Что ты еще знаешь о наших войсках?
— Так, как я, им тут никто не поможет, — юноша потрепал по шее своего скакуна, который настолько неподвижно стоял, будто заснул.
— Веди себя повежливей, — проворчал Вэй-Ши. — К тому же ты слишком молод. Ты знаешь эти горы?
— Не только горы. Все сильные и слабые места обороны тоже, и знаю, как вам получить желаемое.
— Зачем ты это делаешь?
Знал ведь, но все равно спросил.
— У меня есть причины.
— Кто-то обидел, и ты решил рассчитаться попозже, — поморщился Вэй-Ши. — Это всегда ненадежно, хотя порой месть придает сил.