Война
Шрифт:
Яари Эйра, летописец Сосновой.
Если в крепости Трех Дочерей поначалу надеялись на быструю победу, сейчас начали опасаться уже не просто затяжной войны, но самого худшего. Если вдруг у клятых рухэй найдутся силы таки прорвать Ожерелью сбоку и двинуть на столицу провинции, помощь может и не придти, развернуться обратно к Осорэи.
Так говорили тайком, но часто. Пойманных за подобными речами ждало суровое наказание.
Акэйин не менее сурово пресекала такие слухи среди своих подопечных, хоть и без смертных приговоров:
— Чтобы генерал отдал север,
— Там и его дом, — как-то заикнулась было одна из девушек, но хозяйка труппы ее прервала:
— Дам можно другой построить. И золота нажить. А вот потерянную землю трудно вернуть.
— Толку от той земли, раз умирают люди, — угрюмо возразила Сэйэ. — Ради чего это всё? Отдали бы долину, стране земель хватит.
— Если не противостоять врагу, то и вовсе последней нитки лишишься, и свободы, и жизни в конце, — неожиданно мягко сказала Акэйин. — А вот чтобы и крестьяне могли без опаски сеять, и женщины детей рожать, и мы выступать… поэтому не бежит наше войско, напоследок ворота врагам открыв.
Хоть и ждали подмогу, верили в силу и счастливую звезду генерала Таэна, все-таки настроения мрачнели день ото дня. Новых беженцев почти не приходило, а те, что добирались до крепостных ворот, рассказывали страшное. Захватчики никого не жалели, убивали и младенцев, и женщин, как следует позабавившись. Вместо деревень оставались горелые развалины.
Даже Акэйин вздыхала порой — хорошо бы все же поскорее подоспела помощь, а то рухэй хорошо подчистую разорять округу, а когда свои подоспеют, им с провизией туго придется. Не заниматься же грабежами в свою очередь. Хотя раньше такое часто водилось — деревень новых настроят, крестьяне новые народятся, а победить надо сейчас…
Актрис не миновали общая тревога и ожидания. Даже покладистая приветливая Юмиэ приуныла.
— Толку от наших представлений, — говорили, когда выдавались пустые часы и собирались в маленьком своем, но уютном жилище. — Никому не нужны. И в сказки о знамениях больше никто не верит. Какая уж тут вера, если вон — глянешь со стен, а чужие кони на горизонте.
Когда в очередной вечер сидели, нахохлившись, как пестрая стайка птиц при свечах, и чесали языки, Сэйэ не выдержала. Сама не знала, что нашло на нее — как-то сразу все накатило, и дрянная краска для лица давно была меньшей из бед.
— Идиотки, — Сэйэ взмахом рукава сбросила со столика флакончики и коробочки с притираниями. — Мозги куриные. Ты, Айрин, страдала, помнится, что женщина, а так бы хотела серьезные пьесы играть. Легенды! Вот вам легенда, курицы щипаные! Даже если возьмут крепость — вернут ее рано или поздно, и надолго запомнят про эти дни!
— Наших-то имен там всяко не будет, — обронила бледная тихоня Тиан, отодвигаясь от разгневанной товарки.
— А вы сделайте, чтоб были! А уж если устоит крепость — а я верю, что устоит — то и подавно! Хороша была бы история про глупых баб, которые только сидели и ныли!
Услышала хмыканье. Госпожа Акэйин стояла в дверях, скрестив на груди руки, и странно смотрела.
**
Так быстро между ветвей скользнул ястреб, словно дротик бросили в цель. Утка махнула полосатыми крыльями, поднялась с воды, и полет ее кончился
Ястреб на суше разделывался с тушкой утки.
— Зря она ушла с воды, там бы ее не достал, — сказал один из конных, в сером, с мехом серебристой лисы у ворота, с волосами, поднятыми от висков и связанными на затылке. Хоть и просто одетый, он отличался от спутника, лохматого, в стеганом доспехе, как серебро отличается от глины.
— Так ты за утку? Я за ястреба, — засмеялся второй. — Он хорошо потрудился, письмо кому надо доставил. А она? Глупая, жирная.
Ординарец Вэй-Ши, Ка-Ян, был маловат ростом, но на коне словно родился. Если представить на конском хребте взъерошенную мышь-полевку, это бы хорошо отразило, как выглядел — только мыши не умеют ездить верхом.
К Энори его подтолкнул сам Вэй-Ши, ценивший наблюдательность и ум ординарца. Пока шли в горах Эннэ, мимо Ожерелья, было не до того — и сам командир был вечно занят, и Ка-Яна отпускал редко, а за проводником смотрели другие надежные люди. Сейчас в его помощи такой нужды не было, и напряжение тайного похода схлынуло, сменившись багровым маревом боев.
Но покуда Ка-Ян лишь мечтал отличиться в сражениях, а приходилось передавать приказы да исполнять иные поручения. Энори был одним из таких поручений.
Со стороны могло показаться, что они почти подружились. Ка-Яну, шустрому и любопытному, интересен был этот чужак с волшебным даром; немного опасался этого дара, но, как и большинство, несколько даже гордился им, свидетельством, что прародители-предки на их стороне.
Один из величайших полководцев в истории, его достойный наследник, и тайная сила — кто против них устоит?
Для армии, что ведет войну на своей территории, ее положение выгодней: местность известная. Даже более сильный противник может сесть в лужу, разве что его численное превосходство совсем уж бесспорно. Поэтому ценились лазутчики, долго прожившие среди местных, и перебежчики. А уж если один из них еще и колдун…
Тутошних жителей, конечно, тоже захватывали и расспрашивали, иногда им даже соврать удавалось, но по мелочам. Один раз офицера поймали, из него долго пришлось выбивать, где ставка отряда и как пробраться к ней через болото с теплыми ключами — незамерзшее, значит. Сказал наконец, а тут Энори случился, только глянул и сразу объяснил, что пленник врет. И что если Вэй-Ши охота вести своих людей в топь, то он сам с удовольствием покажет трясину поглубже.
А когда ему предложили присутствовать на таких вот допросах, послал подальше предложившего сотника. Хоть и вежливо, но любому понятно.
Кто-то еще в Эннэ назвал его саарна-элэй, «хозяином горных троп», так и прижилось.
Еще вел бы себя, как нормальные люди.
Пожалуй, только эта странность и мешала окончательно проникнуться к нему почтительным трепетом, как к знаменитым колдунам. Ладно бы поначалу, многие начинают с того, что опасаются и комара рассердить, но уж потом голову поднимают. Ух как поднимают! Энори, правда, с самого начала ни перед кем не заискивал, словно был уверен в собственной неуязвимости, но все равно — Ка-Ян не понимал.