Войны Московской Руси с Великим княжеством Литовским и Речью Посполитой в XIV-XVII вв.
Шрифт:
Сражение за Москву
Наиболее жестокий бой шел днем за Клементовский острожек, расположенный в глубине Замоскворечья (ныне район Пятницкой улицы). Ударом с двух направлений (с плацдарма у Георгиевского спуска и со стороны Замоскворечья) поляки и литвины взяли его.
Резерв казаков Трубецкого (около 500 человек) находился, как уже сказано выше, неподалеку, в таборе уЯузских ворот. Но в этот
Палицын их уговорил, видимо, рассказав о каком-то чуде Сергия Радонежского. Во всяком случае, казаки с криком «Сергиев! Сергиев!» переправились через Москву-реку в Замоскворечье и ударили в правый фланг литовцев. В ходе ожесточенной схватки острожек несколько раз переходил из рук в руки. К вечеру он остался за казаками, но решительной победы не было.
Ходкевйч, захватив значительную территорию Замоскворечья, опять не смог развить успех и остановился на новых позициях. Дело шло уже к вечеру, исход битвы по-прежнему оставался неясным. Тогда, чтобы переломить ситуацию, Пожарский дал Кузьме Минину три отборные сотни конных дворян и приказал атаковать две литовские роты (конную и пешую), стоявшие на левом фланге в Замосворечье, напротив полка Туренина. Мощной атакой дворянская конница заставила литвинов отступить. Увидев это, начали отступать и соседние роты. В свою очередь казаки и стрельцы Лопаты-Пожарского, засевшие в развалинах возле берега реки, тоже поднялась в атаку.
Этот двойной удар решил исход сражения. Бросив обоз, большая часть которого так и не попала в Кремль, Ходкевйч отступил к Донскому монастырю. Глубокой ночью все его войска перешли реку и снова стали лагерем на Воробьевых горах. Там гетман оставался два дня, раздумывая, что ему делать дальше. В конце концов, он принял единственно верное решение — уйти. Ходкевйч понимал, что если даже прорвется в Кремль, то в ходе дальнейшей осады без всякой пользы погибнет и находившийся там гарнизон, и его войско. Если не в результате штурма, то уж от голода наверняка. Напротив, вернувшись к королю, он мог надеяться на получение подкрепления и возвращение к Москве со свежими силами.
Ходкевйч послал в Кремль лазутчика с грамотой, в которой просил осажденных подождать три недели, после чего обещал вернуть-
ся с большим войском. Свой уход гетман оправдывал большими потерями, у него якобы осталось всего 400 конников (о пехоте грамота умалчивала). Затем его части пошли на запад по Смоленской дороге. Пожарский их не преследовал.
За 22—24 августа Ходкевйч потерял убитыми и ранеными не менее трети своего войска и почти весь обоз. Польский автор конца XVII века Кобержицкий так написал об этом поражении:
«Поляки понесли такую значительную потерю, что ее ничем нельзя было вознаградить. Колесо фортуны повернулось, и надежда овладеть целым Московским государством рушилась невозвратно».
ОСАДА КРЕМЛЯ И КИТАЙ-ГОРОДА
(сентябрь — октябрь 1612г.)
Отступление Ходкевича не сплотило два ополчения, наоборот, начались новые ссоры. Боярин Трубецкой требовал от Пожарского и Минина, чтобы они исполняли его приказы. Ведь князь Пожарский не бегал за боярством в Тушино, он так и остался стольником, второй же был, как тогда говорили, «подлого звания» (т.е. не аристократ). Но вожди земского войска помнили судьбу Ляпунова, да и вообще не собирались подчиняться
В начале сентября среди казаков возникла идея об уходе из Москвы. Они кричали, что голодны, раздеты, разуты (это было в основном правдой) и не могут больше стоять в осаде. В Москве пусть дворяне да земцы остаются. Дело взялся уладить троицкий архимандрит Дионисий. Он посоветовался с братией: что делать? Денег в монастыре нет, нечего послать казакам, как уговорить их остаться? Монахи решили послать казакам в заклад (под будущее жалованье) дорогую церковную утварь. Расчет оказался правильным: суеверные казаки не посмели взять предметы культа. Два атамана отвезли утварь обратно в монастырь и дали монахам грамоту, в которой клялись все претерпеть, но не уйти от Москвы.
Пожарский и Трубецкой регулярно встречались на нейтральной территории, у реки Неглинной. Они договорились выкопать через все Замоскворечье глубокий ров от одного берега Москва-реки до другого, а вдоль него поставить палисад и охрану. Тем самым они хотели исключить на будущее возможность нового прорыва противника в город. Оба воеводы попеременно следили за ходом работ.
15 сентября Пожарский послал в Кремль грамоту:
«Полковниками всему рыцарству, немцам, черкасам и гайдукам, которые сидят в Кремле, князьДмитрий Пожарский челом бьет. Ведомо нам,
что вы, будучи в городе в осаде, голод безмерный и нужду великую терпите, ожидаючи содня наденьсвоей гибели, а крепитвас и упрашивает Николай Струсь, да Московского государства изменники, Федька Андронов с товарищами, которые сидят с вами вместе для своего живота...
Гетмана в другой раз неждите: черкасы, которые были с ним, покинули его и пошли в Литву. Сам гетман ушел в Смоленск, где нет никого прибылых людей, сапежинское войско все в Польше...
Присылайте к нам не мешкая, сберегите головы ваши иживоты ваши в целости, а я возьму на свою душу и у всех ратных людей упрошу: которые из вас захотят в свою землю, тех отпустим без всякой зацепки, а которые захотят Московскому государству служить, тех пожалуем по достоинству...
А что вам говорят Струсь и московские изменники, что у нас в полках рознь с казаками и многие от нас уходят, то им естественно петь такую песню и научить языки говорить это, а вам стыдно, что вы вместе с ними сидели. Вам самим хорошо известно, что к нам идет много людей и еще большее их число обещает вскоре прибыть... А если бы даже у нас и была рознь с казаками, то и против ниху нас есть силы и они достаточны, чтобы нам стать против них».
21 сентября он получил ответ:
«От полковника Мозырского, хорунжего Осипа Будзилы, трокского конюшего Эразма Стравинского, от ротмистров, поручиков и всего рыцарства, находящегося в московской столице, князюДмитрию Пожарскому. Мать наша отчизна, дав нам в руки рыцарское ремесло, научила нас также тому, чтобы мы прежде всего боялись Бога, а затем имели к нашему государю и отчизне верность, были честными... Каждый из нас, не только будучи в отечественных пределах, но и в чужих государствах, как доказательство своих рыцарских дел, показывает верность своему государю и расширяет славу своего отечества...
Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились____ Мы хорошо знаем вашу
доблесть и мужество; ниукакого народатакихмы не видели, какувас, — в делах рыцарских вы хуже всех классов народадругих государств и монархий. Мужеством вы подобны ослуили байбаку, который, не имея никакой защиты, принужден держаться норы... Впредь не пишите к нам ваших московских сумасбродств, — мы их уже хорошо знаем».
Что ж, шляхетский гонор — превыше всего, на самом деле осажденные сильно голодали. Вот как позже вспоминал об этом сам литвинский хоружий Осип Будзила: