Воющие псы одиночества
Шрифт:
– Не знаю, - медленно и аккуратно выговаривая каждую букву, произнес Назар Захарович, - меня при этом не было. Может, и было. Так что, не надо убийцу-то искать? Если не надо, так мы пойдем.
– Куда пойдете? Пойдут они! Думаете, я не понимаю, в чем у вас фишка? И долго вы его искали? Все два года? Или только недавно подвернулся?
– Вы кого имеете в виду?
– осведомился полковник.
– Убийцу?
– Я имею в виду того несчастного придурка, на которого вы собираетесь повесить это убийство. Долго вы его били, чтобы он согласился чужой труп на себя взять? Или, может, денег пообещали? Сыщики, вашу мать! Как вы преступления раскрываете, так я картины маслом пишу! Ничего не умеете, ничего не можете, только дань целыми днями собираете с торговцев и с криминального элемента, карманы набиваете, а чужое
– Н-да, Михаил Андреевич, не получится у нас с вами никакого разговора, - все также медленно подытожил Бычков.
– А жаль.
– Да что ж ты делаешь, Миша!
– Шустова уже почти кричала на мужа.
– Люди с делом пришли, а ты их гонишь! Сам же плакал, когда Танечкиного убийцу никто не искал, а теперь выкаблучиваешься.
Лицо бывшего майора приняло багрово-красный оттенок.
– Слыхала, что он сказал? Нет, ты слыхала, я тебя спрашиваю? Разговора у нас с ним не получится! Это у меня с тобой разговора не получится, а не у тебя со мной! Ишь, явился - не запылился, еще и мокрощелку свою с собой прихватил! Думал, я тут перед тобой в благодарностях рассыпаться буду, спасибо, дескать, нашей родной милиции, что не забыли? Может, мне еще на колени перед тобой упасть и ноги целовать от счастья? Пошел вон отсюда! И курицу свою забирай!
Назар Захарович кивнул Насте и спокойно двинулся к выходу. И снова ей не то увиделось, не то почудилось выражение удовлетворения на его лице.
Жена Шустова кинулась за ними.
– Вы его простите, ради бога, - торопливым шепотом заговорила она, - не в себе он с тех пор, как Танечки не стало. Если вам нужно что-то спросить, я все расскажу. Вы меня на улице подождите, ладно? Я минут через пять выйду.
– Спасибо, - негромко отозвался Бычков.
– Мы подождем.
Они вышли из квартиры и сели в лифт.
– Что это было, Назар Захарович?
– спросила Настя, не без труда придя в себя от изумления.
– Это был результат тщательно продуманной акции. Разговаривать с Шустовым мне по вполне понятным причинам не хотелось, мне даже видеть его противно, не то что беседовать с ним. Но как же без него обойтись? Ведь отец потерпевшей, никуда не денешься, и если бы мы с самого начала заявили о своем желании разговаривать только с матерью Тани, это могло бы вызвать черт знает какие последствия. А так форма соблюдена, мы пришли в дом, а там уж Михаил Андреевич сам не захотел с нами говорить, так что с нас взятки гладки. Я хотел иметь возможность разговаривать только с женщиной, и я такую возможность получил.
– Ну вы даете, дядя Назар! Он ведь нас за оперов принял. Могу себе представить, что было бы, если бы мы успели объяснить, зачем на самом деле пришли. Убил бы, наверное, - задумчиво предположила Настя.
– Вот потому я тебя к нему одну и не пустил. Ты же приличная девушка, начала бы прямо с порога объяснять про научный анализ и сбор эмпирического материала, развеяла бы его заблуждения, а в ответ получила бы или травму черепа, или такое оскорбление, от которого загремела бы прямиходом куда-нибудь в нервное отделение. Я ведь предупреждал тебя - мне эта порода хорошо знакома. По Шустову можно все законы психологии как по учебнику изучать. Вот, к примеру, знаешь такой закон, согласно которому мы в других людях больше всего ненавидим именно те недостатки, которые присущи нам самим? Казалось бы, если какая-то черта есть у нас и мы с ней миримся, то должны мириться и тогда, когда замечаем у других, ведь мы уже придумали целую систему оправданий и аргументов в пользу того, что это, дескать, не страшно и вполне приемлемо. Ан нет, у нас-то есть - и нормально, а у других-не моги. Вот ведь парадокс!
– Парадокс, - согласилась она.
– Шустов за что боролся, на то и напоролся. Как он вашего сына гнал из дежурки? А потом его самого погнали, и точно такими же словами, дескать, не мешайте работать, у нас дела поважнее есть. Как ты относишься к окружающему миру, так мир относится и к тебе, все на основе взаимности. И ведь он даже не понял, что ему аукнулась его собственная жизнь, представляете? А о каком похищенном олигархе он говорил? О Татищеве, что ли?
– Наверное, - пожал плечами Никотин.
– Вроде его как раз года два назад похищали. Ты смотри, дочка, как жизнь переменилась-то, а? Раньше, при советской власти, слово «убийство» было магическим
– Во-первых, вас при этом не было, так что помнить вы ничего не можете, - возмутилась Настя.
– Я действительно орала, но это было в кабинете Гордеева. И во-вторых, я ногами не топала.
– Да?
– удивился Никотин.
– Значит, Витька приврал, подлец. А почему не топала?
– Я не умею, - призналась она, пряча улыбку, - Орать могу, а топать ногами - нет. Зато я могу плакать.
– Это вещь, - кивнул Назар Захарович, - полезное дело, иногда очень помогает.
Из подъезда вышла жена Шустова, огляделась по сторонам, увидела Настю и Бычкова и неуверенно направилась к ним.
– Я сказала мужу, что пошла в аптеку. Давайте зайдем во двор, у нас там детская площадка и скамеечки стоят. А то муж может в окно выглянуть и нас увидит, - смущенно сказала она.
Они пошли во двор и уселись на скамейку, точнее, Настя и Инна Семеновна Шустова сели, а Назар Захарович остался стоять. Несколько минут ушло на объяснение истинной цели визита, и Настя поразилась, с каким мастерством проделал это полковник Бычков. Ему удалось не только не вызвать в женщине разочарования, но и пробудить в ней искреннее желание помочь. «Учись, Каменская, - твердила себе Настя, - учись, пока есть у кого. О Бычкове ходили легенды, говорили, что у него самый обширный в Москве спецаппарат, потому что он умеет работать с людьми. Тебе несказанно повезло, что на твоем пути снова попался Никотин, так используй эту удачу на двести пятьдесят процентов. Смотри, слушай, запоминай, вникай, перед твоими глазами работает мастер высочайшей квалификации».
– Я не осуждаю Мишу за то, что он пьет, - говорила между тем Инна Семеновна, ответив на все вопросы о покойной дочери, - я же понимаю, что это от одиночества. Сначала, когда только-только все случилось… с Танечкой… тогда он еще держался и меня поддерживал, утешал, как мог. А потом, когда оказалось, что он со своим горем никому из сослуживцев не нужен, что никто не собирается из-под себя выпрыгивать, чтобы убийцу найти… Он-то думал, что у него в милиции полно друзей, ну а как же иначе, ведь он столько лет прослужил, а как беда случилась, так оказалось, что никого у него и нет. Следователь для вида что-то поделал, оперативники тоже несколько дней покрутились, а потом все и заглохло. Месяц проходит, другой, Миша все носился с мыслью, что Танечку маньяк убил, ведь не зря же иконка у нее на лбу лежала, так он все газеты просматривал, криминальные новости слушал, думал, может, этот маньяк еще раз проявится, тогда Миша пошел бы к тому следователю, который то, новое дело вести будет, и про Таню рассказал бы. Но больше никаких убийств с иконками не было. Тогда Миша пошел к одному оперативнику, которого давно и хорошо знал, и сказал, мол, давай вдвоем убийцу искать, сами найдем, раз государству до моей убитой дочери дела нет. А тот ему говорит, плати деньги - буду искать, а за так - не получится. Вот после этого он и запил уже всерьез. Понял, что на самом деле он на всем белом свете один-одинешенек и никому, кроме меня, не нужен.
– Но раз вам нужен, значит, не совсем один-одинешенек,- заметил Назар Захарович.
– Я не в счет, - махнула рукой Шустова.
– Почему?
– Жены и мужья почему-то не считаются, - она слабо улыбнулась.
– Замечали, сколько раз пожилые супружеские пары жалуются на одиночество? Не вдовы и вдовцы, а именно пары. Даже выражение такое придумали: одиночество вдвоем. А мы ведь с Мишей не вдвоем, у нас еще сын есть, он сейчас в армии служит, осенью должен вернуться. Но Миша и его не считает, видно, очень больно его вся эта история по самолюбию ударила.