Воздаяние храбрости
Шрифт:
– Жалею об одном, – сказал вдруг Мамед-мирза. – Что с тобой, славный Абдул-бек, не пришли воины Дагестана.
– Я привел с собой хороших людей, – осторожно ответил табасаранец. – Искусных, храбрых и стойких.
– Но если бы их были не сотни, а тысячи, как ты обещал моему отцу, сейчас бы за нами скакали не три тысячи конных, а в два, может быть, в три раза больше.
Абдул-бек отклонился в сторону и сплюнул на землю.
– Я обещал Аббасу-Мирзе привести в его войско мужчин. Тогда я не мог еще знать, что аварцы и казикумухцы превратились в хныкающих старух. Их руки и
– Колдовство? – покосился на него начальник конницы правого фланга.
Абдул-бек слишком поздно сообразил, что замечание о грудах жира тучный Мамед-мирза может принять на свой счет. Но оправдываться, поворачивать жеребца мысли вспять значило еще больше испортить неудобную ситуацию.
– Два великих кудесника явились к нам с севера, – сказал он мрачно, словно ударив наотмашь шашкой. – Два могущественных мага – Ярмул-паша и Мадат-паша. Их заклинания тяжелы, как свинец, и остры, подобно стали.
– Эти два металла умеют убеждать, – согласился Мамед-мирза. – Но ты забыл еще третий.
– Вместо мешков с золотом я привез только рассказы о подвалах, где они сохраняются тысячами.
– Отправленные наудачу монеты могут расплавиться в пожаре войны.
– Но люди больше верят тому, что видят и могут потрогать. Они побоялись уколоться о слишком острые штыки русских. Теперь затаились в своих ущельях и ждут того дня, когда кто-то из нас возьмет верх… Смотри, о Мамед-мирза, – крикнул табасаранец, обрывая свою же речь. – Они атакуют! Пока твой отец угадал!
Все три колонны русских полков уставили ружья и перешли на бег, набирая энергию перед столкновением с персидской пехотой.
– Хорошо шли, теперь хорошо дерутся, – заметил Мамед-мирза, наблюдая за рукопашной схваткой, закипевшей в центре позиции.
– И я могу спорить на своего Белого, что знаю человека, который повел их. Генерал Мадатов, тот самый, что опрокинул нас у Шамхора. Прошу тебя, славный Мамед-мирза, отдай мне его после сражения!
Шахский внук отвернулся, чтоб не видеть, как оскалилось хищно рябое лицо белада.
– Это будет твоя единственная награда? – осведомился он, уже уходя от беседы и оглядывая поле сражения.
– Да! – прохрипел Абдул-бек, задыхаясь от ненависти.
– Хорошо. Ты сказал, я запомнил. Но – нам пора.
Мамед-мирза приподнялся на стременах и завопил зычным голосом:
– Иншалла! За мной, храбрые воины! Убивайте неверных!
Три тысячи всадников Мамед-мирзы, яростно вопя, полосуя воздух изогнутыми саблями, обрушились на левый фланг русских. Роты карабинеров, прикрывавших здесь нашу позицию, дрогнули и смешались. Они потеряли строй, они смешались, они подались назад почти к самым пушкам, которыми командовал Вельяминов.
– Куда бежаль?! Пошоль назад! Стоять крепко! – вопил Клюки фон Клюгенау.
Он командовал батальоном карабинеров, но солдаты и офицеры не успели еще привыкнуть к новому командиру и не очень ему доверяли. И все-таки ему удалось собрать вокруг себя приблизительно полторы роты, выстроить их в каре и сдержать напор персидской конницы.
В эту паузу Вельяминов сумел развернуть пушки и приказал бить по кавалерии поверх голов карабинеров.
Алексей Александрович не мог видеть, насколько успешно пробиваются полки генерала Мадатова. Но он был намерен исполнить взятую на себя обязанность – удержать центр позиции. Про себя он решил, что если карабинеры побегут вовсе, если персы раздавят слабое каре Клюки, он, генерал Вельяминов, прикажет снизить прицел и бить прямой наводкой прямо в самую гущу боя. Впрочем, на этом участке будет уже не сражение, а резня. И какая разница, от чего умереть трусу – от чужой сабли или от своей же картечи? Будь что будет, но он, генерал Вельяминов, останется на своем месте до последнего заряда, до последней пули в его седельных пистолетах. А там уж пусть его судят люди, Бог, государь, Алексей Петрович Ермолов… Лошадь всхрапнула и попятилась, когда пуля ударила в камень рядом с ее копытом и отскочила, визжа от бессильной злобы. Вельяминов сжал бока животного коленями и потрепал по шее.
– Беглый огонь! – крикнул он артиллерийскому подполковнику. – И не уменьшайте прицела.
«Пока», – добавил он про себя.
Паскевич уже скакал сюда вместе со своим штабом. Он тоже вполне понял замысел командующего персов и оценил опасность фланговой атаки кавалерии. Сомнения его рассеялись с первыми залпами пушек. Теперь он точно знал, как ему надлежит действовать, и сделался совершенно спокоен, бодр и энергичен, каким его привыкли видеть товарищи по оружию, те, кто мог помнить его под Смоленском и при Бородино.
– Стоять! – гаркнул он бешено, поднимая над головой шпагу. – Куда пятитесь?! Забыли, как люди ходят?! Вперед и только вперед!
Ближние солдаты останавливались, придвигались к генеральской лошади, и так образовалось ядро, вокруг которого кристаллизовалась аморфная масса сбитых с позиции карабинеров. Иван Федорович наскоро выстроил колонну и сам повел ее дальше, на выручку фон Клюгенау.
Одновременно он выкрикнул короткое предсказание, и один из адъютантов, наспех притронувшись рукой к киверу, рванул поводья, развернул жеребца и погнал его с места галопом. Но не успел отскакать и пятидесяти саженей, как вдруг взмахнул руками, словно намереваясь отбить что-то невидимое, просвистевшее мимо, и спиною вперед полетел из седла вниз, на землю, убитую до твердости камня. Это заметил один лишь Новицкий.
Сергей повернул в сторону от колонны и подскакал к раненому офицеру. Спрыгнул на землю и, держа лошадь на поводу, нагнулся к поручику. Тот умирал. Два черных пятна расплывались по зеленому драгунскому мундиру; ниже колена правой ноги торчала, проткнув панталоны, кость, сломанная при падении. Сергей взял поручика за руку, намереваясь пощупать пульс, и тот, ощутив прикосновение, с усилием приподнял веки.
– Пожалуйста, поспешите… – он не говорил, а шептал, и Сергею пришлось еще более наклониться, почти приникнув к щеке говорящего. – Командующий… драгунам… атаковать…