Воздаяние Судьбы
Шрифт:
Старик ещё немного помедлил и решился выйти из укрытия. Он уже приосанился, как полагается приличному постельничему в царском дворце, но не успел и слова вымолвить, как странный человек резко обернулся вокруг себя, взмахнув руками. Лёгкий непрозрачный поток воздуха закружился на том месте, где только что стоял юноша, и тут же испарился, а в окно, пышно трепеща крылами, вылетела светлая сова.
— Опять колдовство! — испугался челядинец.
***
Сова далеко видит в темноте — даже мышка среди травы не укроется от неё, не то что конный отряд. Острое зрение ночной птицы действительно давало преимущество —
Извилистая дорога петляла среди тёмных лесных массивов — она то пропадала под деревьями, то снова появлялась. Оказывается, путь недельной давности был отнюдь не прям, как тогда казалось Лёну. Временами дорога делала такой изгиб, что почти возвращалась к началу. От основной дороги не отходило ни одного бокового ответвления — она была одна. Да и не удивительно: ни единого селения не встречалось в этом лесу. Пролетев вдоль извилистой ленты довольно много, Лён начал срезать петли. Во время очередного виража он увидел далеко в стороне слабый огонёк. Наверно, это и есть место охотничьей ночёвки — егеря не спят и жгут костерок.
Сова развернулась и направилась туда. Уже отлетев довольно далеко, она сообразила, что костерок лежит вовсе не на дороге, а далеко в стороне. Птица закружилась на месте, соображая: это и есть место охоты? Недалеко же отъехал отряд — всего лишь на день пути. И начала снижаться к месту ночёвки.
Лишь став на ноги, Лён понял, что ошибся: птичье зрение неверно оценило цвет пламени. Перед ним светился на пенёчке и смотрел своими большими глазами из-под широкой шляпы лесной дух — старик-сосна.
— Ну вот, пожаловал. — сказал он, ничуть не удивляясь превращению птицы в человека. — Небось, снова сказки слушать.
— Что-то ты, дедушка, тогда не то наплёл. — сказал Лён. — Красавица-то оказалась чудовищем. А ты говорил: царь очень сокрушался о потере дочери.
— А я не говорил того. — ответил лесной дух. — Я лишь сказал, что царь потерял своё дитя. Я говорил про сына и про перстень.
— Что это за перстень? — спросил Лён.
— Самой Каменной Девы перстень. — мерно покачивая головой, ответил светящийся старик-сосна. — Она дарит его тем, кто хочет вечно оставаться молодым, но при этом берёт в уплату плоть от плоти — сына или дочь того человека. Она превращает молодых в каменные столбы, а их жизнь вдыхает в перстень. Такой человек живёт жизнь своего ребёнка — всю его молодость, пока не выйдет время. Тогда не мешкай — веди другого сына или дочь. У Каменной Девы целый сад таких столбов.
— Вот отчего царица бежала с сыном. — заметил Лён. — Она узнала это, но от кого?
— А от меня. — сказал старик-сосна. — Пришла она ко мне за советом, как иные люди, а мне не жалко — я сказал.
— Любишь делать людям добро? — усомнился Лён.
— Нет,
— Вот оно что… — задумчиво ответил Лён. — Что-то этот волшебник больно щедро раздавал свои подарки.
— Я тогда ещё не народился, мне прадедушка рассказывал, а он тогда был молодым и стройным юношей-сосной. — пояснил дух.
— Сдаётся мне, что настало время этому волшебнику выбраться и начать собирать свои магические вещи. — пробормотал Лён.
— Вот и я так думаю. — серьёзно ответил лесовик.
— Но, кто он?
— Не могу сказать. — пожал плечами старик-сосна. — Не при мне то было.
— А как его звали?
— Ну я же просто лесной дух, а не оракул. — возразил старик. — Красиво его звали, как-то по-дивоярски.
— Не Румистэль, случайно?
Старик подумал, почесал в шляпе, потом признался:
— Не помню. Может, Румистэль.
— А, может, Лембистор?
— Вот уж не знаю. — сверкнул глазами старик-сосна и соскочил с пенька. — Хватит мне тут с тобой болтать. Ты сам, смотрю, не лыком шит, так чего пристаёшь к простому лесному духу? Моё дело маленькое: сижу, сплетни собираю, дальше передаю. Ходют тут всякие, землю топчут. Потом грибы не растут…
Он моментально обратился в большую раскидистую сосну, качнул ветвями, и дождь шишек посыпался на дивоярца. Тому более ничего не оставалось, как снова превратиться в сову. Лён подхватил с земли когтями большущий мухомор и кинул его сверху на крону старика-сосны. И улетел, не слушая раздражённого скрипа. Пусть старый пень сам объясняет своим друзьям-деревьям, как оказался на его макушке мухомор!
Он вернулся к покинутой дороге, недоумевая про себя: неделей ранее они ехали втроём по этому пути и встретили старика-сосну прямо у дороги. А теперь тот ублукал куда-то в сторону. Одно из двух: либо старик бродит, либо — дорога. Что и говорить — зачарованный лес! Но всё же старый хитрец сказал Лёну кое-что полезное. Если вообще не наврал. Да, с дикими духами держи ухо востро!
Мысли Лёна прервались — впереди лес кончался и вырисовывалась холмистая местность. Как раз тут их Ромуальд встретил с крестьянами и наплёл про трёх соперников что-то несуразное.
С высоты полёта было видно далеко: дорога убегала в холмы, поросшие кустарником. Однако, никакой деревни и в помине не было. Дивясь на то, сова захлопала крыльями и поднялась ещё выше, рассматривая своими круглыми глазами белеющий под лунным светом путь. Странные корявые обломки, собранные в тесную кучу, привлекли внимание птицы — как будто кто-то корчевал лес да и побросал комли в одно место. Она спустилась пониже и увидала нечто удивительное.
Дряхлые замшелые пни высотой в человеческий рост с круглыми дуплами и с нахлобученной поверх островерхой шапкой из коры и веток — такие домики тесно стояли в низинке меж холмов — своего рода деревня. Вместо рябинок возле домиков в изобилии росли поганки. Сама низинка была меньше, чем показалось в прошлый раз. А вместо пашен бока холмов занимали заросли беладонны, чертополоха, крапивы, папортника и вороньего глаза. Отдельно располагалось огороженное поле мощно растущей цикуты — дикой моркови, как её называют. На вершинах же холмов были не кусты боярышника, а самое настоящее волчье лыко.