«Жданова читать трудно. Он как будто специально отгораживается от случайного читателя. Его стихи нельзя читать походя, и нужно усилие, чтобы войти в его поэтический мир… Жданов пишет без случайных и проходных слов… Он творит настолько плотную поэтическую среду, что нет времени перевести дух, отдохнуть. Словно стерты интервалы между словами, и стихи сливаются в единую словесную ткань».
Николай Александров
«Каждый сегмент мысли [Жданова] претендует на категорическую ясность, но законы смыслового синтаксиса загадочны… Смысловые пробелы, «эллипсы», тем очевиднее, что Жданов не работает «колеблющимися» смыслами слов, а повествует.
В провалах сюжета или описания зияет, не решусь сказать, глубина, но запредельность,
превращающая рассказ в притчу, в попытку прозрения и пророчества».
Игорь Шайтанов
«Память здесь помещена в Космос – который как живое неловкое и вместе с тем большое сказочное существо… помнит в Вечности справедливо, по совести, по жалости, – отсюда такая личная интонация, такой щемящий звук, такая акустика – Эхо».
Инна Ростовцева
«И все же при всей своей внешней строгости и мужественности поэзия Жданова – типичный цветок авангардизма, только в стадии бутона.
Психология его авангардизма выражает себя не в архетипе творческого поведения, а в поэтическом образе архетипа, в образе божественного младенца, вольно или невольно утаенного в переплетениях его метафорических ребусов».
Светлана Козлова
«Иван Жданов-фотограф не признается в мастерстве;
свою страсть – пейзаж – с отсутствием и человека, и сюжета, делая естественным и личным, сумел запараллелить «ждановскому»: некоторая легкая торжественность, очарование масштабов и ненавязчивости в лироэпическом формате душеспасения, – да, форма и есть и является в томительную одновременность между всё и всегда. А хоть и в цвете, а хоть и без…».
Владимир Сулягин
Следи за мной, мой первый снег
1968
«Следи за мной, мой первый снег…»
Следи за мной, мой первый снег.Я за тобою послан буду,когда усталый человекначнет искать тебя повсюду.Тот человек не я, и лицон не менял еще, но все жесреди него не видно птиц,и это так на снег похоже.
«Соломенную кладку полусвета…»
Соломенную кладку полусветас морозным утром связывает тихоснег, сохранивший пристальность воды.Где снега нет, где лед с начинкой окон,березового сока сонный шорохразводы оставляет на стекле.Лед плавает в воде, как деревянный.Уже не надо слушаться древесныхнамеков, многошумных и немых.Уже не знаешь, как дышать на стекла.За этим вдохом снег ли будет таятьиль погружаться в воду талый лед.Все обретает пристальность воды.
«Я не ветка, я только предветвие…»
Я не ветка, я только предветвие.Я не птица, а имя ее.Я не ворон, но где-то в предветрииобсуждает меня воронье.
«Бог Аполлон живую кожу…»
Бог Аполлон живую кожузадумал с Марсия содрать,не ход ристалища итожа,а перед тем, как начинать.Так ветер фабулы в финалесрывает шкуру с тополейне для того, чтоб замолчали –чтоб умолкали веселей.
«Когда умирает птица…»
Когда умирает птица,в ней плачет усталая пуля,которая так хотелавсего лишь летать, как птица.
«Смех подошел ко мне вплотную…»
Смех подошел ко мне вплотную,разбил гортань, заворожили душу теплую, живуюв
один щелчок опустошил.И как с костра – за дымом пламя –и, в пламя пламенем влеком,он с губ моих пятью перстамисрывал язык за языком.Спроси у ангела: которыйиз всех грехов ему – не грех?Как ивы тихие в озера,свисали плечи в мертвый смех.
«Когда покой – лишь прошлого значенье…»
Когда покой – лишь прошлого значенье,зачем он день отвергнутый зовет,бредя наощупь по уступам эхак предутренней охапке перспектив?В чем воплотит он беглый свой рассудок?Глухое эхо втеплено в молчанье,оно блестит на устной пиктограммеизрезанного откликами ветра.Ему ли знать, чей путь его ведет,земля ли ищет или небо кличет,чей это голос вынести не смогнеуловимой тяжести обличья.Кто был здесь? Говорящий человечек,владевший языком членистоногим,умевший говорить повсюду эхом,не зная ни молчания, ни речи?Иль проходило наважденье скрипок,поющих без смычков под талым льдом,сопровождавших костяную флейту,чей голос доносился из крыла,протянутого в воздух при полете?Иль шепот оглушенный осязанья?Иль воздух, перепутавший улыбкус гримасой отвращения и боли?И кто б здесь ни был, пусть спешит в рассвет.Но эхо без свободы и надежды,как угол, запечатанный в оправуна нем пересекающихся стен.Пусть круче соли медленный подъемгруди при вдохе и зрачки белеютсквозь негашеный сумрак – все плывет,становится дыханье невесомым,когда его выталкивает время,свой голос неспособное узнать.
«Там, где снег, от беспамятства черный…»
Там, где снег, от беспамятства черный,на лету начинает белеть,Марьин корень на пасеке горноймреет в бусах лиловых, как медь.
Поэма дождя
Еще остекленевшее дыханье, колючее, как угольныйрисунок, еще не отрешенный от холста, тебе напомнитпривкус хлорофилла, прозрачного в безлиственном лесу, гдемир двоит в присутствии дождя и бережною кровьюотраженья, процеженного отсветами солнца, опутываетвоздух и хранит.Попробуй отказать ему в величье – в промозглой мордочкемышиная догадка: он душу может видеть в перспективе,сжимать ее, чтоб теснота звала к движению. И это ль непопытка у времени отнять неотнимаемое?Неукротимое нельзя представить хрупким, но хрящ минутытонок и бесследен – ее нельзя вдоль пальца провести. Еелишь можно обрести как вечность, способную к земномувоскресенью, назвать собой и выпустить из рук.Тогда и приближается возможность немного задержать своедыханье, явившееся в образе дождя.Рулоны дня – как легкая повязка на капле дождевой. Вся этапрелесть собой напоминает заточенье, но это только видимаясвязь.Как будто сопряженные движенья расторгнуты в безмолвномпоединке: отбрасывают тени не предметы, а мысли,извлеченные на свет.Так снег умеет пить наискосок свободу взгляда. Не передатьогнем и воздухом, не заучить его побег в уклончивую тьму.Так в час рассвета белая стена меж окон беззаботна ипрозрачна.Нельзя лишь только правдою назвать свой грех пред временеми этим искупить вину пред ним.
