Предмет – овеществленное, воплощенное время. А слово, обозначающее предмет? Назвать – значит овеществить, а не развоплотить. Оставить, чтобы находился. Был, существовал, жил. Стал тем, что противоположно небытию. Время овеществляется в предметах, но оно и развоплощает их. Язык, слово дает им жизнь вечную. Правда, есть и другое время: время, которое воплощается в языке. И это даже никакое не сверхвремя. Потому что есть время, которое воплощается и в нем, то есть в том времени, которое воплощается в языке и которое является, в свою очередь, сверхвременем для того времени, которое воплощается в предметах. Но тут следует остановиться. Вот солнце – оно же предмет, оно – овеществленное время, у него есть имя в языке, а язык – как будто другое воплощенное время, более высшее, что ли, по отношению к тому, которое воплощено в солнце. Но ведь солнце старше своего имени на любом языке и, возможно, проживет дольше любого языка. Как же так? И что если в каждом языке, языке преходящем живет язык вечный?
***
…возникает искушение оставить полотно, растянутое на пяльцах, без вышивки, а холст на подрамнике без письма… Есть образ (стереотип) картины: вот холст, на нем должно быть что-то нарисовано. Это, как если есть сосуд, то он должен быть чем-то заполнен.
Диктат формы, инерция условного долженствования. Поэтому и возникает иллюзия, что достаточно одного холста (полотна), чтобы дать представление о семантике… В голом холсте уже присутствует семантика, отсылающая к образу живописи с этакой большой буквы. Отсюда – возможность оппозиции, которую можно обыграть и иронически; но этот иронический «протест» против самого стереотипа неконструктивен: ибо форма, материя (звук, краска, слово) преодолеваются в искусстве, где нет места оппозиции… Ни пессимизма, ни оптимизма – а есть нечто превышающее как то, так и другое.
Внутри деревьев падает листва
1971
Взгляд
Был послан взгляд – и дерево застыло,пчела внутри себя перелетелачерез цветок, и, падая в себя,вдруг хрустнул камень под ногой и смолк.Там тишина нашла уединенье:надрезана кора, но сок не каплети яблоко надкусанное цело.Внутри деревьев падает листвана дно глазное, в ощущенье снега,где день и ночь зима, зима, зима.В сугробах взгляда крылья насекомых,и в яблоке румяно-ледяном,как семечки, чернеет Млечный Путь.Вокруг него оскомина парит,и вместе с муравьиным осязаньемона кольцо срывает со зрачка.В воронке взгляда гибнет муравей,в снегу сыпучем простирая лапкик поверхности, которой больше нет.Там нет меня. Над горизонтом словавзойдут деревья и к нему примерзнут –я никогда их не смогу догнать.Там тишина нашла уединенье,а здесь играет в прятки сам с собоютот, кто вернуть свой взгляд уже не в силах,кто дереву не дал остаться прахом,Иуды кровь почувствовав в стопе.
Крещение
Душа идет на нет, и небо убывает,и вот уже меж звезд зажата пятерня.О, как стряхнуть бы их! Меня никто не знает.Меня как будто нет. Никто не ждет меня.Торопятся часы и падают со стуком.Перевернуть бы дом – да не нащупать дна.Меня как будто нет. Мой слух ушел за звуком,но звук пропал в ночи, лишая время сна.Задрал бы он его, как волка на охоте,и в сердце бы вонзил кровавые персты.Но звук сошел на нет. И вот на ровной нотеон держится в тени, в провале пустоты.Петляет листопад, втирается под кожу.Такая тьма кругом, что век не разожмешь.Нащупать бы себя. Я слухом ночь тревожу,но нет, притихла ночь, не верит ни на грош.И где-то на земле до моего рожденья,до крика моего в мое дыханье вникпослушный листопад, уже мое спасенье.Меня на свете нет. Он знает: будет крик.Не плещется вода, как будто к разговорамполузаснувших рыб прислушиваясь, ито льется сквозь меня немеющим задором,то пальцами грозит глухонемой крови.Течет во мне река, как кровь глухонемая.Свершается обряд – в ней крестят листопад,и он летит на слух, еще не сознавая,что слух сожжет его и не вернет назад.
Баллада
Я поймал больную птицу,но боюсь ее лечить.Что-то к смерти в ней стремится,что-то рвет живую нить.Опускает в сердце крылья,между ребер шелестити порывами бессильянеотступное двоит.А глаза в холодной схиме,и нельзя никак прочестьтам созвездьями инымив буквы сложенную весть.Не намеренно – случайно –воздух клюва пригублю,настороженную тайнуненароком разделю.…Вот по плачущей дорогесемерых ведут в распыл.Чью беду и чьи тревогиэтот воздух сохранил?Шестерых враги убили,а седьмого сберегли.Шестерым лежать в могиле,одному не знать земли.Вот он бродит над землею,под собой не чуя ног,мерой Бога именноюбесконечно одинок.Снегопад бывает белыми не может быть другим.Только кто же мажет меломв сон свивающийся дым,если в мире, в мире целомтолько
он и невредим?Он идет, себя не прячав исчезающей дали,потому что тех убили,а его убить забылии случайно сберегли.Сберегли его, не плача,память, птица, пар земли.
«Во дворе играют в домино…»
Во дворе играют в домино,молчаливы флейты папирос,сквозь дымок качается окнодома, обреченного на снос.На балконе сушится белье,наизнанку вывернутый быт,разбинтованное бытие,откровенное, как инвалид.Старый стол простужено скрипит,схваченный гвоздями домино,слева сердце или дом дрожит,флейтам в такт качается окно.
Контрапункт
Останься, боль, в иголке!Останься, ветер, в челкепугливого коня!Останься, мир, снаружи,стань лучше или хуже,но не входи в меня!Пусть я уйду в иголку,но что мне в этом толку?В ней заточенья нет.Я стану ветром в челкеи там, внутри иголки,как в низенькой светелке,войду в погасший свет,себя сведу на нет.Но стоит уколотьсякому-нибудь, как вдругсвет заново прольется,и мир во мне очнется,и шевельнется звук.И вспрянут где-то кони,спасаясь от погонибеды, пропавшей в стоне,в лугах теряя след.Нет лжи в таком обмане.И топот, скрытый в ране,копытами раздет.Табун с судьбой в обнимкунесет на гривах дымку,и на его путиглядят стога из мрака,как знаки зодиака.Ты их прочти.Но, преклонив коленав предощущенье плена,иголку в стоге сенамне не найти.
Плач Иуды
Иуда плачет – быть беде!Печать невинного грехаон снова ставит на воде,и рыбы глохнут от стиха.Иуда плачет – быть беде!Он отражается в воде.И волны, крыльями шурша,и камни, жабрами дыша,следят за ним.Твердь порастает чешуей,и, поглощаемый слезой,твердеет дым.Иуда плачет – быть беде!Опережая скорбь Христа,он тянется к своей звездеи чувствует: она пуста.В ней нет ни света, ни тепла –одна промозглая зола.Она – не кровь и не вода,ей никому и никогдане смыть греха.И остается в голос свойвводить, как шорох огневой,упрек стиха.
«Дождя отвесная река…»
Дождя отвесная рекабез берегов в пределах взгляда,впадая в шелест листопада,текла в изгибах ветерка.Она текла издалекаи останавливалась где-то.И, как в мелодии кларнета,в объем вступали облака.Я не видал подобных рек.Все эти заводи, стремнинымне говорили: без причиныв ней где-то тонет человек.И лужи, полные водой,тянулись вверх, когда казалось,что никому не удавалосьсклоняться, плача над собой.
«Мелкий дождь идет на нет…»
Мелкий дождь идет на нет,окна смотрят сонно.Вот и выключили светв красной ветке клена.И внутри ее темнои, наверно, сыро,и глядит она в окно,словно в полость мира.И глядит она туда,век не поднимая, –в отблеск Страшного суда,в отголосок рая.В доме шумно и тепло,жизнь течет простая.Но трещит по швам стекло,в ночь перерастая.Это музыка в бредурастеряла звуки.Но кому нести беду,простирая руки?И кому искать ответи шептать при громе?Вот и все. Погашен свет.Стало тихо в доме.