Воздушная война в небе Западной Европы. Воспоминания пилота бомбардировщика. 1944-1945

Трипп Майлз

– Мне жаль, но не могу. Я не знаю, где он.

– Это был худший рейд.

– Это был второй налет на Золинген.

– Да? Я не помню.

– Что скажешь о том, когда ты получил обморожение?

– Лед покрывал всю мою кислородную маску, и летный шлем тоже был покрыт льдом. Помню, я показал Полу лед, и мне пришлось его сбивать, прежде чем выйти из самолета.

– Помнишь время, когда ты выступил потому, что солдат из Вест-Индии был приговорен к семи дням гауптвахты?

– Без подробностей, но у меня где-то все еще лежит письмо от М.Р. [140]

140

Member of Parliament –

член парламента.

(Мой отец написал своему члену парламента, выразив беспокойство по поводу наказания, полученного Гарри.)

– Имя М.Р. было Бартл Булл, – продолжал Гарри. – Он написал запрос в Министерство авиации, и ему ответили, что флайт-сержанту объявили выговор не за то, что он пытался помочь своему соотечественнику, а за способ, которым он пытался сделать это.

– Как ты думаешь, почему мы все так легко расстались?

– Хорошо, мы не проводили вместе много времени, не так ли?.. Я только что вспомнил вот еще что. В тот момент ты играл на пианино в столовой, а я взял две тарелки с бутербродами для нас. Едва я двинулся к тебе, как ко мне подошел новичок, сержант с нашивкой «Южная Африка» на рукаве, и сгреб все бутерброды с одной из тарелок. Я спросил его, думает ли он о том, что делает, а он сказал: «Ты не говори так со мной. Я – бур» [141] . Я ринулся на него, и он бросился прочь. Ты погнался за нами обоими и поймал меня на выходе из столовой. Ты сказал мне, чтобы я следил за собой, или же я, если буду действовать подобным образом, закончу судом военного трибунала.

141

Бурами называли потомков голландских колонистов, которые создали в Южной Африке две собственные республики – Трансвааль и Оранжевую. В ходе Англо-бурской войны 1899 – 1902 гг. они потерпели поражение и были вынуждены войти в состав Южно-Африканского Союза, ставшего доминионом Британской империи.

– Я припоминаю, что были какие-то проблемы с буром, но не могу вспомнить подробности... Гарри, в настоящее время у тебя бывают какие-нибудь предвидения?

– Почти никогда. Я использовал все их, когда был молодым.

– Тот случай с Хемницем. Это было потрясающе.

– Я не знаю. В школе я изучал географию. Европейские названия были мне знакомы.

– Но как предсказать такое, как Хемниц?

– Хорошо, я думаю, что, возможно, моя нация ближе к истокам, чем ваша.

– Ты подразумеваешь, что белые с цивилизацией потеряли часть своих способностей. Когда они имели больше, чем пять чувств?

– Да, я так думаю.

– Я часто спрашивал сам себя, не была ли между нами своего рода телепатия. Я очень хотел, чтобы ты выбрал правильное место. Как ты думаешь?

– Я полагаю, что это возможно. Это действительно могла быть телепатия.

– Ни один ученый никогда бы не поверил в это. Это нельзя доказать.

– Нет.

– Но ты полагаешь, что, кроме слов, есть и другие средства коммуникации?

В этом месте наша беседа свернула далеко от воспоминаний о полетах к экстрасенсорному восприятию, но позднее я спросил, помнит ли он что-нибудь о Дрездене и имеет ли какое-нибудь представление о его разрушении.

– Нет, ничего особенного, – ответил он.

– Это был налет, как и любой другой?

– Да. За исключением его длительности. Он был самым длинным или это был рейд на Хемниц?

– Самым длинным был рейд на Дрезден. Ты не испытываешь никаких приступов угрызения совести оттого, что мы бомбили беженцев?

Гарри мотнул головой.

– Последняя вещь, о которой я хочу спросить тебя. Я знаю, что субъективно ты думаешь, что наш тур имел смысл, а как объективно? Действительно ли этот мир, существующий сегодня, стоил всего того, что было?

– Стоил! – воскликнул

он. – Конечно, это так. Нет никаких сомнений. Сегодня было бы в десять раз хуже, если бы Великобритания проиграла войну.

И затем он начал говорить о политике. Гарри, больше любого из нас, всегда интересовался политическими теориями и идеологическими коллизиями, но, вероятно, наиболее страстно он был обеспокоен правами и свободами личности. Он был за свободу личности и против авторитарного управления, независимо от того, исходило ли оно от RAF, груп-каптэна или социалистического правительства. Человек, утверждал он, должен свободно высказываться, хоть от имени безграмотного соотечественника или хоть против интеграции этих же самых соотечественников в английское общество. Для Гарри свобода слова была основополагающей свободой.

Глава 3

ДЖОРДЖ

Автомобильные фары освещали аллею высоких, по-зимнему голых деревьев, которые то пропадали, то появлялись, когда дорога впереди то опускалась, то поднималась. Вдали на верхушке холма мерцал свет. В конце концов автомобиль подъехал к дамбе, миновал мост, и деревья исчезли. Я въехал во внутренний двор, где другие машины были припаркованы перед массивным, построенным из кирпича загородным домом, имевшим великолепный подъезд и лоджию с тремя арками. Над центральной аркой был прекрасный полукруглый балкон.

Я собрал свои бумаги и вышел из автомобиля. Раздался голос: «Нет никакой необходимости запирать его здесь», и я увидел человека в вечернем костюме, стоявшего на широких ступенях главного входа. Свет светил ему в спину, но я узнал Джорджа.

Он взял мое пальто и бумаги и, оставив их в приемной комнате, проводил меня в бар. Он был переполнен мужчинами в вечерних костюмах, было и несколько женщин, носивших длинные вечерние наряды и драгоценности, которые были подобраны по цвету их глаз. Бар располагался в величественной, облицованной деревянными панелями комнате, и Джордж сказал мне, что Брамсхилл-Хаус некогда был помещичьим замком. Большая его часть была построена в начале семнадцатого столетия, и на стенах соседней комнаты висели гобелены, выполненные по эскизам Рубенса [142] .

142

Рубенс Питер Пауль (1577 – 1640) – знаменитый фламандский художник.

Он взял виски и сушеный имбирь, а я заказал джин с тоником. Мы, казалось, много смеялись и улыбались, и, хотя, возможно, это частично было следствием нервозности, оба испытывали неподдельное удовольствие от новой встречи. Он спросил меня о других членах экипажа. Я ответил, что должен был встретиться еще с Лесом, но следы Дига, Пола и Рея пока найти не удалось.

После нескольких стаканчиков мы вошли в длинный банкетный зал, где должен был состояться обед. Там, должно быть, находилось приблизительно двести пятьдесят человек, зал был ярко освещен, потому что киногруппа проводила документальную съемку этого приема. Джордж представил меня множеству мужчин за нашим столом, по большей части тридцатилетним, и мы стояли, ожидая прибытия почетных гостей. Появившись, они смущенно прошли перед оператором с камерой, который двигался перед ними спиной назад.

Молитва была краткой – «Благодарим Бога за хорошую еду и здоровое товарищество», – и мы сели. Джордж налил два бокала белого вина из бутылки, стоявшей перед нами.

Его первое воспоминание было таким, что я не только забыл его, но и был не способен оживить в памяти даже после того, как он рассказал мне о нем. Джордж не поверил мне:

– Разве ты не помнишь, как я застрял в туалете?

Я сказал, что нет.

– Я встал, и он [стульчак] поднялся вместе со мной. Я думаю, что он просто примерз ко мне. А затем все это разлилось. Мы договорились сказать, что все это дерьмо стало следствием необходимости выполнить энергичные маневры уклонения.