Воздушные рабочие войны
Шрифт:
— Не горячись, Коль, успеем мы все! Просто верь в наших советских людей! Но полчаса мало. Люди только собираться будут минут двадцать.
— А ты меня, Паша, за советскую власть не агитируй! Хорошо, сорок пять минут и ни минутой больше! — пошел он на уступку, — Тебе людей собирать, а ты тут мне мозги полощешь. И товарищей летчиков забирай с собой. Мне работать надо.
— На митинг-то придешь?
— Приду, — недовольно буркнул Тимохин, — все, идите! — он махнул рукой.
— Пойдемте, товарищи, — как на пружине подскочил Клязьмин. — У меня в кабинете посидите, пождете, а я людей организую.
Они вышли из кабинета директора, парторг, широко шагая, ринулся куда-то по коридору, призывно махнув рукой. Пришлось поспешить за ним. Сашка на ходу тихонько шепнул Лидочке, кивнув на Клязьмина:
— Он всегда такой?
— Ага, —
Сашка кивнул. Парторг ему понравился. Только вот о чем ему людям говорить? Он, хмурясь, посмотрел в спину Клязьмину.
— Товарищ Клязьмин?
— Аюшки, товарищ подполковник? — это «аюшки» так не вязалось с окружающей обстановкой, что сначала Лида, а следом и Сашка едва сдержали смех.
— Мне о чем говорить-то?
— Вам же ПАРМы нужны?
— Ну да.
— Вот об этом и скажите, — улыбнулся Клязьмин, останавливаясь у двери обитой черным дерматином[i] с надписью «Партком» красивой прописью выгравированной на медной табличке. Парторг распахнул дверь и приглашающе кивнул: — Проходите товарищи. Подождите меня тут, а я сейчас распоряжусь на счет митинга, — и Клязьмин рванул дальше по кабинету.
Сашка с Лидой шагнули в большой, почти, как у директора кабинет. Только вместо железок, здесь на стеллажах стояли книги, а на длинном столе, расположенном вдоль всей стены с окнами занавешенными светомаскирующими шторами лежат пачки газет: «Правда», «Известия», «Труд» и «Красная звезда». Вместо привычных в казенных кабинетах портретов Ленина и Сталина здесь сбоку от стола стоят их гипсовые бюсты. На стене над рабочим местом висят фотографии заводских цехов, рабочих у станков, митингов и вымпелы «За высокие показатели в социалистическом соревновании» и «Ударник коммунистического труда». Одна, мутноватая пожелтевшая групповая фотография стоит в позолоченной рамке на столе, на самом видном, рядом с телефонным аппаратом с гербом СССР, месте. И там, среди напряженно смотрящих в камеру разномастно одетых людей стоит улыбающийся Ленин. Сашка с интересом разглядывал это фото. Все-таки Ленин это Ленин, человек изменивший мир! А Лидочка задумчиво листала газетные подшивки. Но долго скучать им не пришлось.
— Всё, люди собираются. В сборочном. Там больше всего места, — ворвался в помещение Клязьмин. — Пойдемте, скорее! Времени мало! — казалось, этот пожилой человек вообще ничего не делает медленно, всё стремительно, всё на бегу, как будто он не успевает, опаздывает жить. Пришлось мчаться вслед длинноногому парторгу. Мимо каких-то цехов, из которых выходили и спешили вслед за ними, с любопытством поглядывающие на Сашку и Лиду, люди, мимо складов и гаражей. Спешить, уворачиваясь от снующих по территории завода, яростно сигналящих полуторок. Наконец, они дошли. Длинный цех, с раскиданными тут и там, рядом с верстаками, механизмами, сквозь мутные после зимы стекла под потолком пробивается свет, в дальнем конце мелькают блики сварки и слышится грохот ударов по металлу. — Васька, — окликнул Клязьмин какого-то парня, Сашкиного ровесника, — дуй на сварочный, скажи, пусть заканчивают. Сейчас митинг будет. Васька кивнул и умчался выполнять распоряжение, а Клязьмин подвел Лиду с Сашкой к погрузочной сваренной из двутавра эстакаде, вокруг которой собиралось все больше и больше народа. Спустя несколько минут подошел директор. Клязьмин посмотрел на часы и забежал по металлической лесенке наверх, на эстакаду. Гул голосов тут же прекратился, и в цехе воцарилась непривычная тишина.
— Товарищи! — низкий голос Клязьмина эхом отразился от стен, — Каждый день, каждую минуту мы с вами ждем вестей с фронта, от наших близких и родных! Наша непобедимая рабоче-крестьянская армия и флот, под мудрым руководством товарища Сталина громят врага! Отогнаны германский фашист и его прихвостни от Москвы и Ленинграда, героический обороняется Севастополь. Бьются не жалея жизни на передовой наши сыновья и дочери! Все вы знаете инженера Шадрина Михаила Ивановича и его жену, библиотекаршу Валентину Михайловну. Сегодня к нам в гости с фронта приехала их дочь — Лида, со своим командиром подполковником государственной безопасности Стаиным Александром Петровичем. Поприветствуем их! — и Клязьмин яростно захлопал в ладоши, к удивлению Сашки люди поддержали парторга такими же восторженными аплодисментами, будто они с Лидой артисты какие или руководители партийные. — Товарищ Стаин,
— Чет больно молодой подполковник-то, — раздался чей-то выкрик. Клязьмин нахмурился:
— Молодой, — а потом, посмотрев на Сашку, попросил, — Товарищ подполковник, расстегните шинель, пожалуйста? Сашка, закусив губу, отрицательно помотал головой. — Ну и зря! — не растерялся парторг и ткнул Сашке на грудь. — Там два Ордена Ленина, Красное знамя и Звезда Героя, лично видел, — а потом ткнул в Лиду, — и там Красное знамя! По толпе прокатился гул. — Сам товарищ Сталин награждал! Да вы уже знаете. Михал Иваныч всем похвастаться успел! — послышался смех, и люди стали оборачиваться к красному от смущения и гордости за дочь инженера, к руке которого прижалась Валентина Михайловна. — Достойную дочь вырастили товарищи Шадрины! — и опять аплодисменты. — Я попросил товарища Стаина и Лиду, рассказать вам, как они воюют, как бьют ненавистного врага, как встречались с товарищем Сталиным. «Ага, попросил, — подумалось Сашке, — перед фактом поставил, еще и с орденами этими… Ну, парторг!» А Клязьмин продолжал: — Товарищ Стаин с товарищем Шадриной не отказались поговорить с рабочими нашего завода! Но и у них к вам будет просьба, но о ней вам скажет сам товарищ Стаин. «Не, вот гад!», — Сашка зло кусал губу, смотря себе под ноги на железную решетку настила эстакады. — Прошу, товарищ подполковник, — дал ему слово Клязьмин. Сашка поднял взгляд и посмотрел на людей. Худые, с впалыми в темных кругах глазами, в основном женщины и пожилые мужики. Ну и дети. От двенадцати до семнадцати. Хотя кто разберет, сколько им. Все они выглядят взросло, разница только в росте. И что сказать этим людям? Как о чем-то просить, если они и так делают все что могут?! Даже больше того, что могут! Сашка стоял молча, сжимая и разжимая кулаки и люди тоже молчали, выжидающе смотря на него. Наконец, молчать стало невыносимо, и он тихо заговорил:
— Знаете что самое трудное в работе командира на фронте? — несмотря на не громкий голос, благодаря внимательной тишине его было прекрасно слышно. Он еще раз обвел взглядом людей и громче ответил на свой вопрос: — Ждать! Ждать, когда они, — он кивнул на Лиду, — вернуться, из вылета, в который ты их отправил — и, крутнув головой, будто его душит воротник гимнастерки, после паузы добавил, — или не вернуться. Тишина в цехе была такая, что было слышно, как где-то вдалеке гудит мотором машина. — Боевой вылет недолгий. Час, полтора. А потом машины начинают возвращаться. А те, кто на земле считают… Одна, вторая, третья, четвертая… Все! И сразу на душе легко. Послышался облегченный выдох. Люди словно были вместе с ним там, на аэродроме. — Так это час, полтора ожидания. А вы, — у Сашки неожиданно перехватило горло, — а вы ждете дни, недели, месяцы. Ждете, работаете, отказываете себе во всем. И только сводки по радио, редкие письма и полный город раненых. Вот где героизм! Ждать! Так как вы ждете! И верить! Я не знаю, смог бы я так… Наверное нет. И он, повинуясь внутреннему порыву, вдруг низко поклонился этим людям. — Спасибо вам! В оглушительной тишине послышался женский всхлип и вдруг как-то одновременно все захлопали Сашке, выкрикивая, что-то ободряющее и одобряющее. Наконец, хлопки затихли и он продолжил:
— Наш корпус только формируется. И хоть обеспечивают нас, благодаря вам хорошо, но есть и нехватка. Перед тем как прийти к вам на завод, мы были на «Комсомольце», просили стартеры. Нам пообещали помочь. Теперь вот у вас хотели ПАРМы взять. А оказывается, нет их. Я понимаю, вы работаете на износ. Просто нам без мастерских тяжко будет. Придется бросать технику, которую восстановить можно. Вот, — Сашка развел руками. Тишина стала тяжелой. Люди действительно работали на износ и возможное увеличение объема работы никого не радовало. Молчание затягивалось, и Клязьмин уже набрал было в грудь воздуха, собираясь что-то сказать, как из толпы раздался голос:
— Ты погодь, Пал Артемыч, я скажу, — раздвинув плечами первые ряды, к эстакаде вышел совсем старый мужичок с лицом изрезанным морщинами и бледно-голубыми глазами, пытливо поглядывающими на Сашку и Лиду из-под топорщащихся как попало густых седых бровей. Черная фуфайка его была пропитана мазутом, кое-где из прорех торчала грязно-серая вата. Поднимаясь на эстакаду, он вытирал грязные от смазки руки ветошью. Забравшись наверх он обвел взглядом людей и, зло усмехнувшись, спросил:
— Молчите, тля?!