Воздушные рабочие войны
Шрифт:
— Не обижайся, Катя. Просто ты действительно невысокая. Видя, что девочка готова расплакаться, решила ее поддержать: — Ты не расстраивайся. Ну и что, что маленькая? У нас у командира вторым пилотом летает Настя Федоренко. «Медок», может, слышала, про нее по радио говорили? — Катя часто-часто закивала головой, забыв про обиду, глядя на Лидочку восторженными глазами, — так она лишь чуть повыше тебя будет. На самом деле Настя была не чуть выше, но девочке об этом знать было не обязательно. — Рост не самое главное! А ты еще порастешь. Тебе сколько лет? Шестнадцать?
— Да. Будет. Летом, — Катя улыбнулась.
— Ну вот. А ты обязательно еще подрастешь. А в библиотеке тоже работать кому-то надо. Ведь даже на войне люди читают. Так что ты
— Правда? — Катины глаза заблестели радостью.
— Правда! — серьезно кивнула Лида. И тут, в подтверждение ее слов в библиотеку заскочил мужчина в рабочей спецовке. Он с любопытством зыркнул на Лидочку и переключился на Катю:
— Здравствуй, Катюша. Ты приготовила, что я просил?
— Конечно, Леонид Аркадьевич, — девочка извиняющимся взглядом посмотрела на Лиду. Шадрина улыбнулась и кивнула головой. Катя тут же ринулась к себе за стол и принялась доставать для вошедшего какие-то технические книги, проговаривая их названия. Что за книги Лида не слушала, пройдя в библиотечный зал. Она глубоко вдохнула, стараясь полностью прочувствовать этот знакомый с детства, непередаваемо уютный и захватывающий книжный запах. От Катиного стола раздавались тихие голоса, девочка о чем-то разговаривала с Леонидом Аркадьевичем, а Лида брела между книжных полок, слегка касаясь пальцами корешков, и тихонько читала названия и авторов книг, будто здороваясь со старыми друзьями. Ей казалось, что они приветствуют ее в ответ. Вот приподнял свою войлочную шляпу Ридовский бур, а с соседней полки, сняв цилиндр, галантно раскланивается повеса Онегин. Сурово прищурив серые и холодные, как небо Шотландии глаза, вскинул над головой мушкет Роб Рой. Поднес ладонь к буденовке Павка Корчагин, не тушуйся, мол, Шадрина, ты же комсомолка! А вот, весело смеясь, машет с марса[ii] треуголкой храбрый юнга Джим Хокинс. Сколько бессонных ночей они провели вместе, сколько радости и волнения подарили ей книжные герои. Девушке стало грустно. Вместе с этой проклятой войной казалось навсегда ушло сладкое упоение от чтения. И сейчас, бродя между знакомых с детства книг, Лида вдруг особенно остро почувствовала, сколько всего безвозвратно потеряно, как много хорошего ушло навсегда, пропало, развеялось, как дым. Странно, даже тогда, когда она думала, что погиб Петр, Лиду не посещали такие мысли. Может быть потому, что тогда было нестерпимо больно, горько и звеняще одиноко, а сейчас просто грустно? А может она сама изменилась, стала другой?
Послышался хлопок закрывшейся двери и от Катиного стола донесся родной, наполненный одновременно радостью и тревогой мамин голос:
— Где она?!
Лида выскочила из-за стеллажей:
— Мама!
— Доченька! — и две женщины, не сдерживая слез, кинулись друг другу в объятья.
А потом они говорили, говорили, говорили. Обо всем и ни о чем. Разговаривали по дороге, когда шли домой, на кухне, вместе готовя ужин из привезенных Лидой продуктов, а потом в ожидании с работы папы, обнявшись на кровати. Про друзей и подруг, про одноклассников и одноклассниц, про встречу с Зинкой Паниной, про Катю из библиотеки и Филиппа Сергеевича Севостьянова. Про Никифорова и Стаина, девушек из ночного бомбардировочного, про Льдинку, Медка и Язву. Про девичьи тайны и секретики. Только про войну Лида не рассказывала. И не писала в письмах. Боялась. Не хотела расстраивать маму. Даже про орден не написала, иначе пришлось бы рассказывать, за что его получила. А как объяснить такое маме? Зачем ей знать, как страшно, когда с земли тянутся огненные нитки очередей и, кажется, вот-вот и упрутся именно в тебя, прямо в лицо?! Как хочется выть, кусая в кровь губы, видя, что машина командира, оставляя за собой дымный след, валится вниз. И какое облегчение потом узнать, что с экипажем все в порядке, что они живы. А просыпаться в казарме и видеть рядом пустую, аккуратно заправленную койку, на которой еще вчера спала, смеялась, шутила, читала письма из дома подруга, а
Вот же как бывает! Когда-то они с классом ходили на фильм Чапаев. Ух, сколько впечатлений было потом, сколько разговоров! И Лида, как и все девочки, мечтала так же, как Анка-пулеметчица бесстрашно разить врагов, и чтобы потом ей обязательно вручили орден. И она в папахе с орденом на груди пройдет по родному Тамбову, а все вокруг будут восторженно на нее смотреть и завидовать ей. Какая же глупая она была! Теперь и врагов она убила не меньше Анки и орден есть, а хвастаться не хочется совсем. Наоборот, сидишь и думаешь, как бы мама не узнала.
А мама, будто не замечая беспокойства дочери, рассказывала, как они жили все это время после ее отъезда. Что на завод поступил новый очень важный оборонный заказ и папа теперь там днюет и ночует. И что если бы не Лида она тоже была бы на заводе, потому что дома одной тоскливо, а там кипит жизнь. А еще жить стало голодно. Продукты по карточкам, нормировано. Но им с папой хватает. Потому что у папы, как у ведущего инженера, паек усиленный. И вообще, заводчанам на обеспечение грех жаловаться, правда, работать приходится на пределе. А так у них все хорошо. И теперь, когда она приехала, еще лучше. Жаль только, что ненадолго. Но она все понимает. Служба, есть служба.
Лидочка с нежностью и болью смотрела на маму. Как же она изменилась, как постарела за эти несколько месяцев! Вот этой седой пряди не было и глубоких морщин вокруг рта. Но стоило ей улыбнуться, как перед Лидой появлялась та самая мамочка — молодая, веселая, беззаботная и жизнерадостная. И вдруг, спустя мгновенье, снова, словно темная туча наползает на родное, любимое лицо, исполосовав его трещинами морщин.
— Мамочка, как же я по тебе соскучилась! — Лида, раздираемая любовью и жалостью, крепко-крепко обняла маму за талию, уткнувшись лицом ей в колени, и заплакала. Как делала в далеком-далеком детстве, рассадив на улице в кровь коленку. А мама точно так же, как в детстве, запустила теплые, нежные пальцы ей в волосы:
— Я тоже соскучилась, солнышко, — женщина гладила дочь по голове, а на щеках ее блестели дорожки слез. Снедаемая материнской заботой и тревогой, она уже успела заглянуть в шкаф к дочери и увидеть там гимнастерку с боевым орденом. Значит, уже успела повоевать. А ведь догадывалась, чувствовала! Не обманешь материнское сердце! И этот взгляд. Не девичий взгляд. Уверенный взгляд взрослой женщины. Как быстро и как рано повзрослела ее девочка! — Орден-то за что получила? — глухо спросила она.
Лида подняла на мать красные от слез глаза:
— Увидела? Мама кивнула, заботливо убрав с мокрой от слез щеки дочери прилипшую прядку волос. — За Ленинград, — Лида гордо вскинула голову, — сам товарищ Сталин вручал! У меня фотокарточки есть. Потом покажу. Когда папа придет, — с души словно упал тяжелый камень. Не надо ничего придумывать, выкручиваться, объяснять. Мама сама все поняла и приняла. Какая же она у нее! Самая-самая лучшая мамочка на свете!
И буквально в ту же минуту послышался скрежет поворачивающегося в замке ключа. Хлопнула дверь и Лида, вихрем сорвавшись с кровати, выскочила в коридор и бросилась к отцу на шею:
— Паааапкаааа!!! — от отца знакомо пахло табаком и соляркой.
— Привет, егоза! — папа нежно обнял дочку. — А мне Севостьянов сказал, что ты приехала, я не поверил сначала, думал, обознался Сергеич. А он обиделся. Говорит, как обознался, если как с тобой с ней разговаривал?! — отец хохотнул. — Но отпустил пораньше. Ты надолго.
— Не знаю. Мы по делам здесь с командиром. Как управимся, — ее глаза радостно блестели.
— А что глаза красные? — Михаил Иванович посмотрел на жену, на дочь и нахмурился, — Кто?