Возгарка I
Шрифт:
— А бабка Самира? — Бронислав посмотрел на меня с надеждой.
— Отсюда до её избушки дней пять пути, — фыркнул я, вспомнив о ведьме, — и нет гарантий, что старуха не отправится по грибочки, позабыв, что порой её навещают страждущие. Помню я, сколько её сынок просил меня подождать в прошлый раз, так и уплыли ни с чем.
Войко совсем сгорбился, посмотрел в пол, а затем его губы снова разлепились:
— Рихард, ты прекрасно знаешь, чем помочь. И ты обязан это сделать.
Я тяжело вздохнул и потёр висок, от раздражения в голове немного посасывало.
— Этот ребёнок не заслуживает такой кончины, —
Я скривился.
Ещё бы добавил в конце «как обычно», но для этого валдованин слишком сдержан.
Да, за двадцать пять лет Войко успел хорошо меня узнать. Но он не прав, я вовсе не злюсь на девчонку. Скорее содрогаюсь от содеянного и стараюсь не думать о последствиях, что со стороны может выглядеть надменной жестокостью. В конце концов, не она первая пострадала от моих невзвешенных действий. Но усмирить яростные порывы, когда всё в твоей хищной природе требует убивать, не самая лёгкая задача. Да и мрут люди по любому поводу без всякой помощи с моей стороны — одной потухшей свечой больше, одной меньше. Цинично, безусловно, но прожив больше века, начинаешь относиться к чужой смерти просто.
Впрочем, я вру себе…
Детская смерть никогда не оставляла меня равнодушным.
— Так давай ты перебесишься прямо сейчас, — продолжал старпом, — остудишь голову и оценишь ситуацию трезво. Ты не хотел её убивать, но она умирает по твоей милости. Нужно исправлять.
Я стиснул челюсти, ощутив, как дёрнулись желваки.
— Бронислав, — вкрадчиво произнёс мой тихий, смертоносный голос, — с каких это пор ты возомнил себя старше меня? По-твоему, я нуждаюсь в поучениях? Не смей разговаривать со мной как с несмышлёнышем и давать тривиальные советы под видом немыслимой мудрости! Я сам прекрасно осознаю вину перед девчонкой, но это не повод пустить собственную жизнь под откос. Не заслуживает она такой награды за мучения.
— Скажи просто, что боишься ответственности за живого ребёнка сильнее, чем за мёртвого, и больше ни слова от меня не услышишь, — мой помощник совсем обнаглел.
Шумный выдох раздул ноздри. Так, постараемся успокоиться.
Я взял Бронислава к себе матросом, потому что мне были нужны лишние руки и дневной сторож. Но он оказался надёжным товарищем, и следует ценить его мнение — даже если прямо сейчас оно раздражает нестерпимо, как чесночная пыльца. К тому же, он ещё долго будет капать мне на мозги, если я позволю этой рыжей пигалице отойти в мир иной, хотя бы не попытавшись сохранить её жизнь.
Навязчиво вспомнилось тельце младенца, которому я свернул шейку. И ошеломление от мысли, что у него был шанс выжить, но мне даже в голову не пришло подоить тупую проклятую корову. Возможно, от перехода на новое питание у него бы развилась диспепсия, и он бы всё равно помер, только в рвоте и поносе. Возможно, мне бы удалось довести его до ближайшей деревни и всучить какой-нибудь сердобольной крестьянке. Я никогда этого не узнаю просто потому, что не дал ему шанса. Я не попытался найти решение и пошёл самым простым путём.
Я не захотел сохранять его жизнь, потому что малец стал бы мне обузой.
Бесит, до какой степени первая ночь
Я прожёг дыру в спине отвернувшего богатыря, но тот продолжил чистить окуня со стоическим спокойствием человека, который всё сказал и не собирается извиняться за честное мнение.
— Ладно, будь по-твоему, — плюнул я, поднимаясь. — Я загляну к ней.
И если стычка с братиком Николы окажется последней для меня, то хотя бы умру с чистой совестью.
Прямо поэзия, аж блевать тянет.
Глава 18. Яромира Руженова
Болезнь не отступала.
Анна часто приходила ко мне и приносила горячее питьё и холодные примочки. Никто больше меня не навещал, я осталась наедине с этой проклятой болезнью.
Несколько дней провалялась в лихорадке, харкала мокротой, постоянно хотелось спать, тело ныло, будто меня хорошенько избили. И становилось только хуже. Дышать было тяжело, в лёгких всё хлюпало и сипело, кашель стал кровавым.
От его приступов темнело в глазах, а голова шла кругом. Я закрывала глаза и вжималась в подушки, стараясь просто переждать эти ужасные мгновения.
Вчерашним вечером моей единственной компанией осталась зажжённая свеча: сестрёнке совсем не давали времени подняться на чердак. Я долго смотрела, как фитиль тянет свечное сало, подкармливая трепетный огонек. Питьё в глиняной кружке совсем остыло и больно драло горло, но сил подняться с постели и спуститься вниз не нашлось.
Тогда я достала оберег из маминого локона, перевитого нитью. Мне не разрешили сделать для неё куколку, но сестрёнка сберегла его тайком для меня, чтобы мама была со мной, присматривала — и наплевать, что другие считают её нечистой.
— Мама, мамочка, ты мне так нужна… Мне страшно, слишком страшно. Я не хочу умирать… Я ещё ничего не успела…
Сперва, я шептала молитвы, потом на это не осталось сил и получалось тянуться к маме только мыслями. Но в какой-то момент стало всё равно, выживу или нет, лишь бы это закончилось. Я впадала в муторное забытье. Приходили безумные сны. Даже наяву казалось, что в комнате кто-то есть. Мне явился образ матери, она звала меня с собой, и я плакала, тянула к ней дрожащие руки. Очень хотелось, чтобы это было взаправду. Но часть меня понимала, что её здесь нет, это лишь видения, рождённые болезнью и отчаянным желанием вновь оказаться в родных объятиях.
Каждый шорох рождал привидений. Ночной мотылёк, бьющийся в стекло, превращался в стук явившихся по мою душу кровососов. Я видела тени людей и страшных чудовищ, но не верила, что они настоящие, потому не боялась.
Затем ко мне в комнату тихо пробралось настоящее чудовище…
Пламя свечи пошатнулось от раздувшего занавески порыва ветра и снова выровнялось — потянулось вверх, когда лязгнула щеколда оконной рамы.
Приступ кашля. Изводящий, такой, что молнии бьют в костях. В глазах потемнело, по башке будто топором рубанули. Отвалившись без сил на подушки, я посмотрела на присевшего с краю кровати вампира. Тот поморщился, глядя на меня холодными глазами.