Возгарка I

Ахметшина Ксения

Потом поняла, что по щекам текут слёзы.

— Вот только не надо, — скривился вампир. — Терпеть не могу, когда сырость разводят. Прекрати себя оплакивать. Я тебе не смерть предлагаю, а жизнь.

Я мотнула головой.

— Нет, я не потому. Я согласна.

Всё, я это сказала. Пути назад нет.

Высвеченное огнём лицо вампира приблизилось, он с усмешкой потрепал меня по волосам. От касания его пальцев я съёжилась, а потом закашлялась, отвернувшись к стене. На прижатом ко рту платочке остались красные пятна. В груди хрипело, голова

трещала и кружилась. Очень хотелось, чтобы это поскорее кончилось — любой ценой.

Рихард распустил завязки манжеты, обнажая запястье. Затем в его левой руке блеснул клинок — тот самый, который я засадила в его бедро. Сталь скользнула по голубоватому узору вен под бледной кожей. Выступившая кровь казалась совсем обычной, багряной, темнее её делало лишь пламя свечи, не дававшее достаточно освещения.

Пальцы непроизвольно скомкали и потянули одеяло к подбородку: мне совершенно не хотелось прикладываться ртом к мёртвой коже вампира. Он заметил, фыркнул и вылил воду из кружки на тумбочке в умывальную чашу. Кровь забарабанила о донышко освободившейся посудины. Меня начало подташнивать от предвкушения, а поток уже иссякал, рана затягивалась.

Сунув чистую руку под подушку, Рихард помог мне немного приподняться.

— Будет противно, но постарайся не блевануть, — напутствовал он. — Чем больше выпьешь, тем лучше.

И вручил кружку мне.

С отвращением заглянула внутрь: на две трети полная.

— Представь, что это томатный сок. Ну, или свекольный, если больше любишь.

— Гадость, — я вспомнила горький, землистый вкус и снова уставилась на кровь.

Тёмная жидкость казалась густой и действительно напоминала сок из помидоров или свёклы, только без пенки. И этот запах… совсем как в мясной лавке. Судорожно вдохнув, я закрыла глаза и коснулась губами каёмки. Холодная, мерзкая жидкость заполнила рот. Меня замутило — чуть не поперхнулась. Проглотить удалось с большим усилием.

Рихард поддержал кружку, чтобы не расплескалась.

— Пей, Ярочка, нужно больше, — шептал мой благодетель.

Новая порция солёного угощения наводнила рот. Я с пыхтением заглатывала нацеженные из раны соки и стискивала глиняную ручку. Первые глотки оказались самыми тяжёлыми. Тошнота подступала, ресницы снова взмокли.

Дальше пошло легче, но всё равно гадко.

Я никогда раньше не пила кровь, разве что вкус собственной иногда появлялся во рту, когда прикусишь губу или выпадет молочный зуб, ну, или палец пораненный обсосёшь. Не знаю, может это обычный вкус любой крови, которая успела хорошенько остыть. Может, у вампиров она отвратительнее, ведь они негниющие трупы, ходячие мертвецы.

И сейчас я надсадными глотками проталкивала кровь такого мертвеца в собственное горло. В желудке стало прохладно, по телу пошли странные мурашки.

— Молодец, — сказал вампир, когда я оторвалась от опустевшей посудины и, тяжело дыша, открыла глаза. На губах остался солоновато-медный привкус. Вынув платок из моих безвольных пальцев, Рихард

промокнул мне уголки рта и почти ласково выдохнул: — Теперь засыпай, я обработаю твоего отчима и на днях заберу тебя.

Сполоснув кружку в умывальной чаше, вампир поднялся и пропал в темноте.

Оконные рамы тихо затворились.

Я осталась одна во мраке, разгоняемом лишь огарком свечи. Больная, разбитая и ошарашенная. Взгляд упёрся в косые перекрытия потолка, но сосредоточиться не смог, картинка расплывалась. Рот остался безвольно приоткрыт, а подушка под головой пропиталась потом; спутанные волосы стали отвратительно сырыми.

Когда вампирская отрава просочилась в кишечник, меня скрутило, но живот быстро успокоился. Интересно, если от этой дряни пронесёт, её снова пить придётся?

Грудную клетку сотрясло от дурного смеха, в лёгких нехорошо засвистело.

Что я наделала? Неужели, действительно согласилась? Что теперь со мной станется? Я смогу остаться собой или во мне начнут прорастать всякие дикости? Насколько сильной окажется власть вампира надо мной? И что ждёт меня на том свете? Ведь получается, я только что добровольно прокляла свою душу…

Но я не хотела умирать. И сейчас не хочу. Мне дали шанс отсрочить свой уход, я его приняла. Поздно спохватываться, так ведь?

Навалилась усталость, но не та, изводившая меня уже много дней. Нет, в ней было нечто пьянящее, будто мне разрешили выпить неразбавленного вина. Это наваждение заглушало мучения, причиняемые долгой хворобой. Мне становилось хорошо и пушисто, как котёнку, засыпающему под мурлыканье мамы-кошки.

Ленивая песнь комара, кружившего в пустоте, казалась всё более заунывной, удаляющейся. Глаза двигались медленно, будто заторможенные. Мысли в голове едва ворочались — я совсем посоловела.

Затем пришла бездонная, уютная темнота.

Ни боли, ни снов, ни бреда.

Лишь мрачное блаженство.

Глава 19. Рихард фон Шнайт

— Всё, Войко, теперь ты не единственный мой отпрыск, доволен? — едва распахнув дверь рубки, осчастливил я.

— Рихард… — великан расплылся в улыбке до ушей, поднялся и заключил меня в медвежьи объятия. — Ты поступил правильно, вот увидишь!

— Чего ты так радуешься-то? — я отстранил это скопище мускулистого добродушия. — Сам будешь о ней заботиться. Мне здесь детские капризы не нужны. Научишь знать своё место, ясно?

— Ты будто о собачке говоришь, — покачал он головой.

— Кстати, о псовых. Щеночка уже выгуляли? Или до утра всех троих лучше не ждать? Впрочем, наплевать. Меня до завтрашнего вечера не беспокоить.

Я взял книгу и лампу, отбросил люк в полу каюты и забрался в своё логово.

Скоро наша холостяцкая берлога окажется безвозвратно осквернённой. Всегда просто мечтал завести ребёнка! И даже не развлёкся напоследок.

Анка отшила, другую охмурять лень, да и к бесам всех. Отдохну интеллектуально.