Возлюби ближнего своего. Ночь в Лиссабоне
Шрифт:
– В новой войне будут убивать и детей и женщин, – проворчал врач. – Мы искоренили холеру – а ведь она безобидная болезнь по сравнению с самой маленькой войной.
– Браун! – крикнул врач из соседней комнаты. – Быстрее!
– Иду.
– Черт возьми! Что-то неладно, – сказал Мариль.
Через некоторое время Браун вернулся. Он вдруг как-то осунулся. Он выглядел обессиленным.
– Разорвана шейка матки, – сказал он. – Ничего нельзя сделать. Женщина истекает кровью.
– Ничего
– Ничего. Мы все пробовали. Кровотечение не прекращается.
– Вы не можете сделать переливание крови? – спросила Рут, стоявшая в дверях. – Можно взять у меня.
Врач покачал головой.
– Не поможет, девочка. Если оно не прекратится… – Он ушел. В светлом четырехугольнике открытой двери было что-то жуткое. Все трое молчали. Тяжело ступая, вошел коридорный.
– Убрать?
– Нет.
– Вы не хотите выпить? – спросил Мариль у Рут.
Она покачала головой.
– Все же выпейте. Это лучше. – Он налил ей полстакана.
На горизонте над крышами мерцали последние зеленоватые и оранжевые отблески золота. В них плыла бледная луна, разъеденная дырами, как старая медная монета. С улицы слышались голоса, громкие, довольные, ни о чем не подозревающие. Керн вдруг вспомнил Штайнера и его слова. Если около тебя кто-то умирает, ты не ощущаешь смерти. В этом несчастье мира. Сострадание – не боль. Сострадание – это скрытое злорадство. Облегченный вздох, что умираешь не ты и не тот, кого ты любишь. Он посмотрел на Рут. Он не смог увидеть ее лица.
Мариль прислушался.
– Что это?
Долгий глубокий звук скрипки повис в наступающей ночи. Он замер, нахлынул снова, устремился вверх, победно, упрямо – и пассажи начали искриться, все нежнее и нежнее, как наступающий вечер.
– Это здесь, в отеле, – сказал Мариль и посмотрел в окно. – Над нами, на пятом этаже.
– Я его, кажется, знаю, – сказал Керн. – Это скрипач, которого я уже один раз слышал. Я не знал, что он тоже здесь живет.
– Это не простой скрипач. Это много больше.
– Пойти сказать ему, чтобы он не играл?
– Зачем?
Керн сделал движение к двери. Очки Мариля блеснули.
– Нет. К чему? Печальным можно быть всегда. А смерть – везде. Это все связано.
Они сидели и слушали. Через несколько минут из соседней комнаты вышел Браун.
– Все кончено, – сказал он. – Exitus [10] . Она не очень мучилась. Она знает, что ребенок родился. Мы успели ей это сказать.
Все трое встали.
– Мы можем снова принести ее сюда, – сказал Браун. – Ведь соседняя комната понадобится жильцам.
10
Смертельный исход (лат.).
Женщина лежала среди окровавленных полотенец, тампонов,
– Оставьте, не раскрывайте, – сказал врач. – Лучше не смотреть. И так вы насмотрелись достаточно, а, девочка?
Рут покачала головой.
– Вы держались мужественно. Не струсили. Знаете, что мне хочется, Браун? Повеситься, повеситься на ближайшем окне.
– Вы спасли ребенка: это была блестящая операция.
– Повеситься! Я понимаю, что мы сделали все возможное, что мы бессильны. И все-таки мне хочется повеситься!
Он задыхался от горечи, его лицо над воротником окровавленного халата было красным и мясистым.
– Вот уже двадцать лет, как я работаю. И каждый раз, когда у меня кто-нибудь отдает концы, мне хочется повеситься. Слишком нелепо. – Он повернулся к Керну. – Возьмите сигарету из левого кармана моего пиджака и дайте мне закурить. Да, девочка, я знаю, о чем вы думаете. Так, теперь огня. Я пойду умоюсь. – Он посмотрел на резиновые перчатки с таким видом, словно они были виноваты во всем, и, тяжело ступая, ушел в ванную.
Они вынесли кровать, на которой лежала мертвая, в коридор, а оттуда – обратно в ее комнату. В коридоре стояло несколько человек жильцов соседнего номера.
– Разве нельзя было отвезти ее в клинику? – спросила сухопарая женщина с индюшачьей шеей.
– Нет, – сказал Мариль. – А то бы отвезли.
– А теперь она останется здесь на целую ночь? Кто же заснет, если рядом покойница?
– Тогда не надо засыпать, бабушка! – отрезал Мариль.
– Я не бабушка, – вспылила женщина.
– Оно и видно.
Женщина бросила на него злобный взгляд.
– А кто уберет комнату? Этот запах никогда не выветрится. Ведь можно было использовать для этого десятый номер.
– Вот видите, – сказал Мариль, обращаясь к Рут, – эта женщина мертва. А она была нужна своему ребенку и, может быть, мужу. А эта нескладная доска, что орала в коридоре, – живет. И доживет до глубокой старости, к ужасу ближних. Вот вам неразрешимая загадка.
– Зло – прочнее, оно выносливей, – угрюмо отозвалась Рут.
Мариль посмотрел на нее:
– Откуда вам это известно?
– В наше время это легко узнать.
Мариль ничего не ответил. Он только посмотрел на нее. Вернулись врачи.
– Ребенок у хозяйки, – сказал врач с лысиной. – Его заберут. Я как раз звонил по поводу ребенка. И по поводу этой женщины. Вы ее хорошо знали?
Мариль покачал головой.
– Она приехала несколько дней назад. Я только один раз говорил с ней.
– Может быть, у нее есть документы? Их тогда надо отдать.