Возлюбивший войну
Шрифт:
Было еще совсем светло. Наша амбулатория – три барака типа «Ниссен», соединенных крытыми коридорами, стояла на холме, в стороне от района стоянки и обслуживания самолетов и от общежитий в небольшой рощице, колеблемой легким летним ветерком. На опушке росла трепетная осина, ее листья поворачивались на ветру то светлой, то темной стороной с быстротой, недоступной флегматичным дубам и букам; я остановился как вкопанный и долго любовался чудесным непрерывным мерцанием дерева. Зрелище беззвучно трепетавших листьев успокоило меня, помогло отогнать мрачные мысли.
Я пошел дальше. Нет, я не смогу открыть доктору свою душу – лучше подождать встречи с Дэфни и все рассказать ей.
Доктор
– Кто сообщит его жене?
– Она получит телеграмму, как только сработает канцелярская машина. Возможно, через неделю. Не вижу причин, почему бы вам не написать ей.
– Не хочу.
– В таком случае она узнает из телеграммы.
– Ну, а как с ним?
– Вероятно, похороны состоятся завтра на американском военном кладбище в Кембридже. Вы, конечно, поедете.
Я решил поехать; я увижу, как его будут опускать в могилу; я увижу Дэфни и скажу ей, что убил его я. Бумаги на Линча лежали на письменном столе доктора, и он показал мне свое заключение, составленное, как он выразился, «ради порядка». Возможно, он думал, что сухой стиль медицинского заключения заслонит в моей памяти картину, открывшуюся взгляду в радиоотсеке, но едва я дошел до упоминания о мозге, как волна дрожи прокатилась по всему моему телу, ибо в случившемся был виновен я, мое легкомыслие, и я поднялся, чтобы уйти.
– Минуточку, – сказал док, подошел к шкафчику, достал из флакона несколько желтых таблеток и протянул мне. – Примите вечером, перед тем как лечь спать.
Пилюли показались мне страшнее, чем возможность оказаться сбитым на «крепости».
– Не хочу привыкать к этим проклятым штукам, – поморщился я.
Доктор прочел мне краткую лекцию об успокаивающих средствах.
– Все три?
– Все три.
Я направился в комнату Биссемера и, к своему крайнему раздражению, застал там Мерроу. Зачем ему понадобилось, да еще в столь поздний час, вмешиваться в дела Линча? Не мог же он прийти поговорить с этим ничтожеством, командиром Линча, из уважения ко мне, и я понял, что не ошибся, когда услышал, о чем они толкуют. Они спорили, как поступить с вещами Линча. Биссемер хотел сложить их и отослать домой; Мерроу предлагал поделить среди друзей Линча. Должен сказать, что у нас практиковались и тот и другой способ распорядиться имуществом погибшего летчика, но тогда я подумал лишь о том, что вещи для Мерроу важнее человеческой жизни. Он хотел заполучить кое-что из пожитков Линча.
Я не выдержал и со злостью сказал Мерроу:
– Ты просто хочешь наложить свою грязную лапу на его швейцарский ножик, не так ли? Ты же пытался купить его у Линча.
Мерроу взглянул на меня (сдвинув брови, с разгорающимся на щеках румянцем), как обычно смотрел на всякого, кто бросал ему вызов.
– Послушай, ты, мерзкий ублюдок, – ответил он, – Я просто пытаюсь придумать, как смягчить удар для его семьи. Вряд ли родным будет приятно получить этот хлам.
– Откуда тебе знать, что им приятно и что нет?
Я чувствовал, что меня раздражает и жена Линча, и Мерроу, и война – их война, – и особенно остро я сам, сам.
Я сказал Биссемеру, что намереваюсь на следующий день поехать в Кембридж, и спросил, не захочет ли он вместе со своим экипажем присоединиться ко мне; он ответил, что согласен. Я обещал уточнить время у капеллана.
– И вот еще что, – добавил я, обращаясь к Мерроу, – ты не поедешь с нами. Впрочем, если хочешь, чтобы тебя вздули в Кембридже, можешь отправляться на автобусе вместе с отпускниками.
– Чхать мне на тебя, –
И тут я действительно дошел до ребячества.
– Ты, наверно, считаешь себя непобедимым воином, так, что ли?
– Так, – ответил Мерроу и встал; казалось, грудь у него надувается у меня на глазах. – Считаю.
Я разузнал у капеллана Плейта о порядке завтрашних похорон и через него же договорился, что для меня вырежут кусок из парашюта Линча, – с тех пор я носил его в виде шарфа.
Потом я позвонил Дэфни. Рассказал ей о смерти Линча, о поездке в Кембридж на похороны и вдруг потерял самообладание.
Дэфни прекрасно меня знала.
– Ты не должен себя винить, Боу, – сказала она.
Я был так возбужден, что не мог по достоинству оценить ее удивительную чуткость, и потому лишь ответил:
– Завтра я расскажу тебе все.
На следующее утро мы выехали в Кембридж на большом грузовике. Плейт, уже неоднократно выезжавший с подобной миссией, забрался в кабину шофера. Я сидел на твердой скамейке в кузове, в темной пещере с парусиновым верхом, вместе с девятью членами экипажа Линча, из которых не знал никого, за исключением Биссемера; они скорее были напуганы, чем опечалены тем, что произошло при возвращении из Гамбурга; во время поездки явно нервничали, отпускали грубые шутки, и трудно было винить их за это. Мой друг лежал на полу грузовика в простом черном гробу, почти целиком покрытом большим американским флагом.
Кладбище находилось на окраине древнего города и привело меня в ужас своей промозглой сыростью и обилием свежих могил. Я вспомнил, как Линч однажды обратил мое внимание на то, что гигантская липа, вздымавшая свою крону над Пайк-Райлинг-холлом, была древнее нации, представители которой занимали здание. Как много могильных холмов высилось здесь! Белые кресты в более четком порядке, чем воинский строй, обозначали бессчетное количество линчей. Низко подстриженная трава уже покрывала некоторые из могил. С одного конца ряда холмиков, под которыми покоились останки офицеров (ранги соблюдались даже здесь), виднелось десять – двенадцать свежевырытых ям. Небольшой экскаватор с лязгом и натужным воем рыл новую могилу. Похоронная команда в комбинезонах выдвинула гроб Линча из грузовика, обвязала его свисавшим с автопогрузчика стропом, и машина, управляемая нагловатым массивным сержантом, словно отдуваясь, подкатила к первой из пустых ям. Сержант спросил капеллана Плейта, готов ли он, и тот утвердительно кивнул.
– Эй, Валли! – крикнул сержант экскаваторщику, но грохот мотора заглушил его голос. Тогда сержант вложил два пальца в рот и пронзительно свистнул. Экскаваторщик обернулся. – Кончай! – закричал сержант и махнул, словно отправлял его в полет. Грохот внезапно стих. Плейт забормотал соответствующую молитву. Биссемер стоял с разинутым ртом. Один из стрелков, высокий худой парень, заплакал. Гроб все еще висел над ямой; водитель автопогрузчика сидел в кабине и держал на коленях свою замызганную рабочую кепку, и хотя его голова в знак положенного в таких случаях смирения и скорби была чуть опущена, прищуренные глаза внимательно осматривали тех, кто стоял по краям могилы. Плейт снова кивнул сержанту. Проскрежетал стартер, мотор автопгрузчика заработал, сержант опустил строп, помощники обрезали его, и сержант, отодвинув машину задним ходом, снова заглушил мотор. Капеллан нагнулся, взял горсть влажной земли и с последними словами, обрекавшими Эмброуза Линча на вечное одиночество, бросил в могилу; я услышал, как она застучала по крышке гроба.