Возлюбивший войну
Шрифт:
Мы вылетели в шесть и вскоре после взлета, на высоте от трех до семи тысяч футов, встретили легкую дымку и разрозненные облака; на высоте около четырнадцати тысяч футов еще лежал облачный покров в два-три балла. Ко мне вновь, после некоторого перерыва, вернулась способность поражаться красотой заоблачных чертогов. Кид разделил бы мое восхищение. В одном месте словно чья-то рука расставила крохотные облачка строгими рядами, как бы обозначив небесные проспекты. Возможно, мои странствия наконец-то привели меня в Кукуландию [35] . Над Северным морем средний облачный слой стал сгущаться и вскоре слился в сплошную массу, заставив нас подняться
35
Мифическая страна птиц в комедии Аристофана «Птицы».
Внезапно в это пространство ворвалось сверху наше сопровождение – несколько самолетов П-47, впервые оборудованных подвесными баками, что позволяло им летать с нами на несколько десятков миль дальше, чем прежде. Баки придавали самолетам еще более неуклюжий вид и делали похожими на толстых шмелей, и все же нельзя было не залюбоваться зрелищем машин, оставлявших в туманном воздухе длинные прозрачные вуали инверсии. Такие же следы образовывались и за нашими самолетами, и мне казалось, что мы попали в царство снов.
Заметив инверсионные следы, Мерроу стал осторожнее. Он сказал, что это опасно. Однажды во время отвлекающего рейда в такую же погоду (мы, слава Богу, находились в основном соединении и ничего не видели) целое звено запуталось в паутине подобных следов и спутных струй воздушных винтов, все три машины столкнулись и рухнули на землю. Новому Боумену понравилась предусмотрительность Мерроу, хотя тогда он еще не понимал, что она означает появление опасного признака. Базз настойчиво требовал от экипажа особой бдительности, а мне и Хендауну то и дело напоминал о необходимости регулярно проверять, все ли исправно на самолете.
Постепенно облачность сгустилась, и когда до цели оставалось уже не более четверти пути, наше соединение легло на обратный курс. Я с трудом скрывал облегчение и радость, тем более что, хотя «крепости» и вернулись с маршрута, не сбросив бомбы, нам, несомненно, зачтут еще один боевой вылет – мы проделали достаточно долгий путь. Мерроу же, хотя и проявлял в течение целого часа даже чрезмерную осторожность, тут вдруг разъярился, что рейд не удалось довести до конца.
Погода продолжала ухудшаться, и два наших самолета – «Подоходный налог» и «Отказать она не может» – приземлились в Риджуелле, а третий – «Мешок для зенитного огня» – в Саттон-бридже. Настроение у Мерроу продолжало оставаться отвратительным, когда мы, пробиваясь сквозь густой туман, при видимости меньше двух миль, зашли на посадочный круг над Пайк-Райлингом. Он крепко поругался по радио с руководителем полетов майором Фейном, оспаривая его решение о порядке захода на посадку.
После приземления наступила моя очередь выйти из себя: как только мы остановились, Мерроу немедленно исчез, свалив на меня всю грязную работу. Понадобилось много времени, чтобы внести в форму номер один все замеченные на самолете неполадки, снять пулеметы, разместить в грузовике парашюты и людей. По дороге в казармы я видел, как Хендаун буквально лег на свои любимые пулеметы, обнял их и прижался щекой к перфорированной охлаждающей трубке.
Мерроу ждал нас в помещении для предполетных инструктажей и сразу же отвел меня в сторону. Он был зол как черт.
Конечно, бдительность и все такое – дело хорошее, однако на базе все любили болтать, и хотя на стенах уборных, ангаров, канцелярий, общежитий, казарм
Часа через два, когда стало известно, что в шести авиагруппах, принимавших в тот день участие в рейде и прорвавшихся к своим целям, сбито двадцать две машины, Мерроу, загораясь, сказал Клинту Хеверстроу:
– Обрати внимание, сынок, как пострадали за последние дни обе Н-ские группы. Знаешь, если теперь еще и в третьей авиагруппе собьют несколько самолетов, ну, словом, если и ее пощиплют, мы как пить дать займем первое местов матче! Они же обязательно должны терять кое-кого из своих лучших игроков.
В бейсбол!
В этот вечер среди летчиков зашел разговор о Линче. Получилось так, что среди них оказался наш док. Один из пилотов, видимо слышавший, как Линч в свое время выступал по местному вещанию с чтением стихов, заметил, что он так и не понял, был или не был Кид гомосексуалистом.
Мерроу бурно возражал.
– Педерасты вообще не способны летать, – заявил он на полном серьезе. – Правда, док?
Доктор Ренделл поднял грустные карие глаза и сказал, что правда, – по крайней мере, насколько ему известно, врачи ВВС не сталкивались пока с бесспорными фактами. Впрочем, некоторые летчики действительно не проявляют интереса к женщинам, однако, по всей вероятности, это временное явление; другие, напротив, готовы драться из-за женщин, но отклонений от нормы, во всяком случае очевидных, нет, нет.
– Летчик, – с гордостью произнес Мерроу, – никого не может любить, кроме самого себя.
– Ну, это не совсем так, – отозвался Ренделл. – Хотя какой-то элемент правды в ваших словах есть.
Даже для тех, кто, вроде Мерроу, мог спать чуть не на ходу, времени для сна уже не оставалось. Вскоре после полуночи состоялся инструктаж, во время которого в комнате царило почти похоронное настроение. Нам предстояло бомбить авиационный завод Хейнкеля в Варнемюнде, и люди впали в какое-то оцепенение, двигались и действовали, как автоматы; никто не сомневался, что теперь нас каждый день, пока все мы не погибнем, будут посылать в рейды.
Да! Уже в самом конце инструктажа я услышал новость, которая заставила меня встряхнуться, вызвала желание встать и закричать от радости.
Два самолета из числа тех, что направлялись в рейд, получили задание нести вместо бомб листовки. «Красивее Дины» и «Тело». Стеббинс и Мерроу.
Сидевший рядом со мной Мерроу вскочил и бурно запротестовал:
– Только не я! Я не намерен возить сортирную бумагу!
Бинз взглянул на Мерроу холодными, как у форели, глазами.
– Приказ, майор.