Возлюбивший войну
Шрифт:
– А он продолжал выкрикивать: «Я люблю воевать… Воевать!»
Он говорил все быстрее и быстрее. (Дэфни сказала, что не помнит, в каком именно порядке развивались события, но пытается рассказывать все, что в силах припомнить.)
«Однажды я проехал всю Луизиану на „линкольн-зефире“ с фараоном на хвосте. Черт подери, ему не удалось меня задержать! Вы же понимаете, фараоны редко когда дают на мотоцикле свыше восьмидесяти, ну, а я ведь летчик, я привык к скорости. Однажды в машине приятеля я пересек страну за семьдесят семь часов с одной лишь остановкой дома. Я оставил его у себя, в Омахе, – пусть, думаю, отдохнет – мы подменяли друг друга за рулем, а сам позвонил одной
Потом он заговорил о том, сколько разных машин у него перебывало, и имел наглость вторично рассказать Дэфни басню о том, как оставил свою машину в Беннет-филде с ключом от зажигания. Рассказал в тот самый день, когда узнал из письма дяди, что тот продал машину.
Он показал ей орден и пояснил, что захватил специально для того, чтобы обратить ее внимание на искажение его фамилии.
«Вот уж фамилию какого-нибудь сержанта обязательно написали бы правильно!»
Заявив, что ему нравится воевать, что он влюблен в войну, продолжала Дэфни, он дал понять, что у него нет иных побуждений, – просто он любит воевать ради того, чтобы воевать, и уж во всяком случае, не из-за чувства товарищества с остальными пилотами нашей авиагруппы. Она вспомнила, что Мерроу как-то назвал наш экипаж «клубом людишек Боумена».
«Тело», – разглагольствовал он, – это мое собственное тело. Лечу я сам, а «Тело» лишь выступающая вперед часть меня самого».
Он рассказал Дэфни о различных рейдах; в свое время я тоже подробно рассказывал ей о каждом из них.
– Я помню их все, Боу. Ведь я всегда чувствовала себя так, словно вместе с тобой участвовала во всех рейдах. А он все перевернул. Ты ничего и никогда не ставишь себе в заслугу, но я-то знаю тебя и знаю, как и что у вас происходило. О рейде на Гамбург – помнишь, вам тогда пришлось делать второй заход? – он рассказывал так, будто сам все продумал, сам все решил…
Пока он держался, как откровенный, жизнерадостный и наделенный чудесным здоровьем человек. Потом из кармашка брюк для часов Мерроу достал две пятидесятидолларовые бумажки и швырнул на кровать.
«Это мои, на всякий особый случай, „сумасшедшие“ деньги! А я схожу по тебе с ума, крошка! Тебе они нужны! Я плюю на них!»
– Конечно, сто американских долларов оказались бы не лишними, – заметила Дэфни, – но меня вовсе не прельщала перспектива стать «стодолларовой простигосподи», как потом выразился бы, конечно, твой друг.
– Перспектива? Выходит, ты знала, что тебе предстоит?
– Я же тебе говорила, что он все время вел соответствующую подготовку.
– Да нет, я спрашиваю: ты знала, что уступишь ему?
Меня трясло.
– Подожди, Боу. Мы еще подойдем к этому.
– Нет уж, давай подойдем сейчас.
– Я же говорила тебе, Боу. Ты у меня один.
– Кого ты хочешь обмануть?
– У меня есть своя точка зрения. На вещи можно смотреть по-разному.
Она продолжала рассказывать. Мерроу с презрением отзывался о своих командирах и особенно насмехался над Уитли Бинзом, называл его трусом и вообще «не мужчиной». Затем он воскликнул:
«К дьяволу командование. Главное для меня – наслаждение от полета.
– Наслаждение?
– Вот именно. Послушай, крошка, я получаю…»
Потом, по словам Дэфни, он умолк, и в его глазах она прочитала сигнал. Он был готов. Она подумала, что, возможно, его подстегнуло слово «мужчина». Он не пытался ухаживать или очаровывать, он только сказал: «В тебе действительно есть изюминка; недаром на щеках у Боумена играет румянец». Он засмеялся,
«Ну, хорошо, крошка, раздевайся».
Дэфни разделась; он тоже.
Она говорила торопливо, ей хотелось поскорее покончить со всем этим, но я начал стучать кулаком по кровати.
– В общем-то, ничего не было, – продолжала Дэфни. – Пожалуйста, слушай дальше. Ничего не было. Не потому, что он не мог. Он мог. Но не таким уж он оказался храбрецом, каким изображал себя, – я хочу сказать, он вовсе не был таким же могучим, как «летающая крепость» и каким казался самому себе. Конечно, он мог и хотел – пусть на словах, но как только прикоснулся ко мне, я поняла, что очень похож на моего Даггера, омерзителен и хочет использовать меня лишь для того, чтобы переспать с самим собой. Я оттолкнула его, соскочила с кровати и надела комбинацию; он спросил: «Из-за Боу?», я ответила: «Нет. Потому что ты не хочешь меня. Ты никого не хочешь, кроме самого себя. Ты хочешь превзойти самого Казанову, но только хочешь».
Он пришел в ярость и стал спорить, будто надеялся, что, переспорив, сможет обольстить меня, но я уже раскусила его, потому что он был копией Даггера, и как он ни хорохорился, я чувствовала, что он и сам-то испытывает известное облегчение.
Затем произошло нечто почти смешное. Боу! Надеюсь. ты согласишься, что это было смешно. Раздался стук в дверь, и ты бы видел, какое выражение появилось на лице вашего прославленного героя! Он, должно быть, подумал, что ты ухитрился как-то отделаться от дежурства и пришел ко мне, что это ты стоишь за дверьми, и тут, дорогой, он схватил свою одежду и прыгнул за занавеску в чулан. Я прошептала: «Майор Мерроу, вы забыли носок на кровати», он выскочил в одних кальсонах, схватил носок и на цыпочках удрал обратно. Потом я открыла дверь. Это была телеграмма от тебя.
Когда Мерроу вышел из чулана, в его настроении произошел определенный перелом. Он сталь меньше. В его голосе уже не слышалось хвастливых ноток. Но таким он был более опасен, и я держалась с ним осторожнее, чем до сих пор. Прежде всего я оделась и посоветовала ему сделать то же самое, но он лег на кровать. На вопрос, кто стучал в дверь, я ответила, что девушка из почтовой конторы, разносчица телеграмм, – разве он не слышал ее голос? Но он все еще проявлял подозрительность. «Ты меня не обманешь. Признавайся, крошка!» Твою телеграмму я положила на туалетный столик и теперь помахала ею в знак доказательства. Он захотел узнать, кто ее прислал, а когда я сказала, что ты, он прищурился и заявил: «Ты хитрая маленькая паршивка», поднялся, подошел ко мне и протянул руку за телеграммой. Я подчинилась, ему ведь ничего не стоило применить силу; прочитав телеграмму, он скомкал ее и швырнул на пол. Потом принялся расхваливать тебя.
«Сукин сын этот Боу. Если бы не он, мы бы уже давно погибли в одном из рейдов».
Он снова налил себе виски, вернулся на кровать и задумчиво произнес:
«А знаешь, из Боу мог бы получиться хороший командир эскадрильи или целой авиагруппы, а он даже не первый пилот. У этого парня хватает и ума и характера».
У него был хитрый взгляд; я ему не верила; его похвалы преследовали одну цель: показать, что он лучше тебя, – ведь он-то первый пилот. Слова Мерроу производили странное впечатление, если учесть, что он побывал у майора Ренделла и добивался твоего отстранения от полетов. Он сказал: «А может, ты все уже знаешь, маленькая хитрая тварь?» И рассмеялся. «А ловко я сделал, а? Боу в такой же хорошей форме, как и я».