Возлюбленная Верховного Бестиара
Шрифт:
Выносить эту идиллию у меня больше не было сил. У дочери от счастья сверкали глаза, я же внезапно почувствовала, что задыхаюсь: несмотря на распахнутое настежь окно и свежесть от недавно закончившегося дождя.
– Зарина, я скоро вернусь, – сказала негромко, поспешно поднялась и вышла. Обнаружила себя уже после нескольких анфилад и переходов в совершенно незнакомом крыле. Я здесь редко бывала, а еще крыло выглядело пустынным.
Я решила вернуться, но, кажется, свернула не в тот коридор, потому что меня неожиданно окатило знакомой мощью Бездны. Свист рассекаемого воздуха заставил на мгновение замереть, а потом я пошла
Остановившись у распахнутых настежь дверей зала, я замерла повторно, потому что увиденное поразило до глубины души. Уворачиваясь от созданных с помощью рун полупрозрачных «тварей Бездны» Богдан двигался с такой скоростью, что я едва успевала отслеживать его перемещения.
Хтианы мелькали столь быстро, что лезвия напоминали не то ленты, не то смазанные стальные штрихи. Рассекая тренировочных чудовищ одного за другим, они вспарывали воздух и тела на первый взгляд несуществующих тварей. Я знала о таких тренировках и знала, что на самом деле созданные рунами «монстры» не способны убить, но способны оставить ожоги.
Мелькали темные тени, а я стояла, как завороженная, и смотрела за красивым и быстрым боем. Который закончился, стоило Богдану заметить меня: он взмахнул рукой, разрушая рунное кольцо, и «монстры» исчезли.
Но главный монстр моего сердца никуда не исчез, он стоял прямо передо мной, и капельки пота сверкали на смуглой обнаженной груди и торсе. Волосы у него были мокрые, как после купания, и я невольно провалилась в наше с ним лето. Хоть Богдан и стал мощнее, яростнее, сильнее, мне словно огонь вместо крови по венам пустили.
Я задохнулась от нахлынувших чувств, от желания – жгучего, острого, жаркого. И, лишь едва успела перевести дух, как услышала его голос. Низкий, хриплый, заставивший кожу мгновенно покрыться мурашками:
– Ну что же ты стоишь, Алина? Заходи.
Глава 10
Алина
В его голосе прозвучал такой холод и столько презрения, что не оставалось ни малейших сомнений, на что он намекает: Богдан, которого я знала, никогда так себя не вел. По отношению ко мне, по отношению к кому бы то ни было, и это в очередной раз здорово отрезвило. Помогло понять, что я живу прошлым, влюбленная в тот самый образ, в того мужчину, которого больше не существует. Да и существовал ли? Или просто хорошо притворялся.
Вместо ответа я просто развернулась и зашагала по коридору обратно, оставляя за спиной и этот образ, и все прошлое. Мужчину, которого я совсем не знала, свои чувства… которых не должно было быть. Просто не должно! Не должны они сейчас бушевать во мне, не должно быть по-прежнему больно! Потому что нельзя не видеться годы, и продолжать что-то испытывать по отношению к тому, кто…
Должно быть, я слишком ушла в свои мысли, потому что не заметила его приближения. А когда заметила, было уже слишком поздно. Ладонь Богдана легла на мою талию, резко разворачивая к себе, и еще, прежде чем я успела вдохнуть, меня уже толкнули к стене, запирая между ней и своими телом, как в тиски или капкан.
От его тела шел жар, который впитывался в меня, как если бы мы были единым целым. От его взгляда – черного, полного Бездны, кружилась голова. Я забыла, каково это, чувствовать его так остро. Тот короткий эпизод в ванной –
От того, как сквозь ненависть и силу в мою кожу втекала знакомая нежность. Ему не составило бы труда наставить мне синяков, но даже сейчас, когда Богдан перехватил мои руки и удерживал их над головой, у него это получалось… как тогда, в прошлом. На грани боли и удовольствия, на грани жестокости и чувственной пытки.
Он всего лишь держал мои руки!
Всего лишь смотрел мне в глаза.
А в мыслях его ладони уже скользили по моему телу, обжигая, сводя с ума, стирая остатки разума, отделявшие меня от того, чтобы податься к нему. Поддаться ему, почувствовать жар его тела своим, каждой его клеточкой.
Разрушить все, что я создавала все эти годы.
Разрушить себя.
Потому что стоит мне позволить себе это однажды, и я уже не смогу от него отказаться. Второй раз не смогу, это просто меня уничтожит, и я стану согласной на все. На Анну, на его детей, на статус любовницы, на то, чтобы он меня называл шлюхой – ведь если поддамся, это будет заслуженно.
Я дернулась в его захвате, разрывая порочный круг близости.
Опасность, готовую накрыть меня с головой и уничтожить. Ведь если сейчас передо мной стоял Богдан, которого я не знала, то и мне предстояло бы стать совершенно иной Алиной. Незнакомой, той, кем я никогда не хотела быть.
Ведь если я могла быть шлюхой при Михаиле, исключительно в глазах окружающих, то стать шлюхой при нем – это смерть. Для меня, для всех моих принципов, для всего…
– Пусти, – произнесла я. Слово было одно, а голос прозвучал низко и хрипло, будто я его соблазняла. Будто принимала правила этой игры, которая била по обнаженным нервам и чувствам, как хлыст или сильнейшая магия. Поэтому мне пришлось повторить еще раз, и в этот раз мой голос уже дрогнул забытой паникой: – Отпусти, Богдан!
На миг показалось, что не отпустит. Его губы были так близко, что он мог накрыть ими мои, едва шевельнувшись. Или коснуться шеи, оставляя на ней клеймо, которое будет жечь сильнее самого беспощадного пламени.
От одной мысли об этом бросило в дрожь, и в тот же момент его пальцы разжались. Словно спали оковы или кандалы, и в тех местах, где холодный воздух коснулся кожи, она загорелась. Даже без его прикосновений, и осознание этого хлестнуло, как плетью. Я поймала себя на том, что почти бегу по коридору (хотя ни от кого не бегала уже давно), а его взгляд лежит на мне тем самым клеймом.
Беспощадным. Яростным. И жжет, жжет, жжет.
Анна
В дни женского недомогания Анна ощущала себя особенно одинокой. Помимо того, что само по себе настроение скакало от чрезмерной плаксивости до каких-то странных высот (падать с которых обратно в черную яму безнадежности было особенно больно), физическое состояние тоже оставляло желать лучшего. Низ живота казался налитым раскаленным свинцом, перед глазами плавали темные нити, а оторвать голову от подушки казалось смерти подобным. Потому что сразу же начинало тошнить, тошнить так остро, что никакого желания повторять этот трюк не было.