Возмездие. Никогда не поздно

Нестеров Михаил Петрович

– Поехали, поехали, Хэнк. Шевели поршнями. – И только сейчас назвал пункт назначения: – Машины оставим на Яузе.

– Яуза большая, – перебил было его Хатунцев.

– Езжай к Богатырскому мосту. Между мостом и железнодорожным переездом на Рижском проезде есть съезд, я покажу. Мне нужно кое-что обдумать. Поедем молча.

– Как скажешь.

Не обиделся ли Хэнк? Эта старая сволочь только маскировалась под ужа, безобидная раскраска скрывала под собой кожу смертоносной гадюки. Он может затаить злобу и натурально выплеснуть ее в удобный

для него момент. Надо бы с ним помягче… в эти последние минуты.

– Не торопись. Езжай спокойно – как ты умеешь.

– Вот так? – Старый Хэнк, включив поворотник, как курсант автошколы, аккуратно объехал возвращавшийся обратно грейдер.

– Да, так, – машинально поддакнул Биленков. Он вдруг вспомнил свою первую беседу с Хатунцевым. Тот дал согласие влиться в коллектив Ситуационного центра, перебив Виктора на полуслове: «Это много лучше, чем торчать в этой дыре без работы». Он жил в районе 54-го километра МКАДа в доме напротив железнодорожного переезда и от постоянного шума днем и ночью потихоньку сходил с ума.

От дома Лесника до места, названного Биленковым, было рукой подать. По Богатырскому мосту проходила одноименная улица, соединяющая два шоссе – Богородское и Белокаменное. Это был старый кирпичный мост с пешеходным, автомобильным и трамвайным движением. Низкий, с лестничными спусками на набережные, он стал первой преградой для судоходства на Яузе. Чтобы не нарваться на патрульную машину, Хатунцев подъехал к железнодорожному переезду через безымянные аллеи национального парка и уже с Яузской аллеи свернул к реке. Впереди обозначилась дорога на Богатырский мост, и Биленков со своего места подсказал:

– Езжай прямо.

Асфальтовая дорога закончилась, машины затрясло на грунтовке, слегка раскисшей от недавнего дождя. Подавшись вперед, Билл зорко всматривался в дорогу в ожидании съезда к реке.

– Поворот!

– Слева, справа?

– Слева!

– А, теперь вижу.

– Сворачивай. Притормаживай. Стоп! Гаси огни. Посидим немного, прислушаемся.

Биленков открыл дверцу со своей стороны, Хатунцев – со своей, и салон «Жигулей» превратился в раковину, можно было различить даже поток воды, катящийся к другому мосту – Оленьему.

Прошло три или четыре минуты. Сказав себе «пора» и переложив пистолет Коровина в карман куртки, Виктор вышел из машины. Задержал Хатунцева:

– Включи-ка ближний свет, – и сел на капот «шестерки».

Оперативники были вынуждены встать в свете фар, как артисты перед рампой. А единственным зрителем был Биленков, и ему откровенно понравилась декорация: подсвеченные кусты, в его представлении походившие на австралийский буш, резкие тени, отблески на быстрой, казалось, реке. Впрочем, он недолго оставался на капоте. Со словами: «Всему когда-нибудь приходит конец», – покинул свое место и, открыв багажник, вернулся уже с тяжелым баулом. Доставая из него по одной пачке долларов, разложил на капоте содержимое на шесть кучек, и каждая получилась в форме пирамиды.

–

Как на рыбалке, – нарушил молчание Хатунцев, приковав свой взгляд к деньгам. – Мы с соседями объединялись в артель, рыбачили, раскладывали улов на кучи. Потом все отворачивались, кроме одного. Он-то и показывал на горку рыбы и спрашивал: «Кому?» Кто отвечал «мне» или поднимал руку, получал эту свою часть. И так до конца, пока каждый не получил свое.

– Пока каждый не получит свое, – повторил Биленков и поднял на Хатунцева глаза. – Справедливо. Только непонятно. На кой хрен вы отворачивались? Что, кучки были неравные?

– В том-то и дело.

– Вы собирались в артель, так?

– Так.

– А в артели, как в бане, все равны. Почему же кучки были разные? – начал заводиться Билл. – Ради спортивного интереса, что ли? Или этажи в расчет принимали? Этот живет на первом, этот на пятом. Этому больше, этому меньше…

– Потому что рыба разная была: бель, щука, линь.

– Ну и?..

– Допустим, попалось в сети шесть щук – на шесть, пять, четыре, три, два и один килограмм. Каждому хочется щуку, правильно? Та кучка, что поменьше, восполнялась белью или линем.

– Значит, в одной куче могла быть всего одна щука, но большая, а в другой – одна бель и маленький щурок. Но вес у всех кучек одинаковый.

– Ну да.

– Вот здесь, – простер руку над равными кучками Виктор, – одни только доллары. Никаких марок, франков и рублей. А мы не на рыбалке.

– Мне встать в строй?

Биленков помедлил с ответом, хорошо понимая причину, по которой отчасти дурачился ветеран: никогда еще доли не были такими внушительными. Капот советской машины мог прогнуться и от одной доли, чего уж говорить о целых шести?

– Подойди, – позвал он Хатунцева. – То, что я скажу тебе, относится ко всем нам. С этого момента нашей опергруппы больше не существует. Спокойно! – Он погасил волнение жестом руки. – Не все так просто, как может показаться с первого взгляда.

«Спокойно». Виктор усмехнулся. Он сам ждал этого дня, но не думал, что он наступит так скоро и неожиданно. Можно было, пожалуй, подождать еще пару лет. Но если в качестве компенсации такие деньги, то это многое оправдывает.

– Бери любую «пирамидку», – предложил он Старому Хэнку. И когда тот сгреб в охапку кучу долларов, подтянув полу куртки, чтобы не уронить их, продолжил: – Есть четыре примечания. Первое: друг друга не искать, а при случайной встрече отворачиваться. Вернись на место, Хэнк, а ты, – Биленков указал на Лебедя, – подойди и возьми свою долю. Второе: держать рот на замке. Впрочем… можете писать мемуары. Первый том – на свободе, второй – на зоне. За убийство срока давности у нас никто не снимал. Лично я понимаю это так: или жизнь в страхе на свободе, или без страха в местах заключения. Я выбираю второе. Почему? Потому что знаю, что страх со временем притупится, а потом и вовсе исчезнет. Я забуду и этот эпизод, и десяток других.