Возьми меня себе
Шрифт:
Но все равно по-дурацки!
Разглаживаю руками песочный вязаный свитер и отхожу от зеркала.
Я потеряла толстовку Максута.
Закрываю глаза и улыбаюсь, слушая нарастающий стук своего сердца.
Думаю, я могла бы попросить у него ещё одну.
Что-нибудь, хранящее его запах и тепло его тела.
Его тело… я знаю как работает мужское тело. Я даже представить смущаюсь, как это делает Максут. Делает ЭТО. Мои соски мгновенно напрягаются, по бёдрам стелится напряжение вперемешку с мурашками.
Боже мой.
Прячу лицо
Я не хочу оскорблять его такими мыслями, но просто не могу не вспоминать и не склеивать кусочки проведённых с ним минут в ужасно неприличную картину.
Я боюсь, что он узнаёт об этом и… это все испортит.
Нашу дружбу.
Мы ведь друзья?
Я не знаю! Не знаю.
Выйдя из ванной, снимаю вязаные розовые носки и обуваю кроссовки.
– Куда ты? – слышу сквозь стрёкот швейной машинки и оборачиваюсь, вскинув голову.
Мать смотрит на меня, остановив работу.
Над её головой горит дополнительный светильник, волосы собраны в тугую косу. У неё нет седины, но много морщинок. Но они не от улыбок.
Она ждёт ответа, устало потирая рукой шею.
Мне кажется, она никогда так много не шила. Мне кажется, последние дни она шьет без остановки. Сначала на работе, потом здесь, в нашей комнате.
Она не просит меня о помощи. Уже давно не просит.
Сегодня она купила мне телефон. Сжимаю его в своей ладони, хладнокровно решая уйти от темы. Если скажу, куда я, ей это не понравится. Ей не нравится все, чего она не понимает. Я не знаю, как говорить с ней о том, что меня волнует. Она никогда меня не слушает. Всегда отмахивается, а если и слушает, то её хватает на три минуты. За это время я даже не успеваю закончить мысль, а она просто теряет интерес, продолжая кивать.
Во мне сидит глубокая обида. Но не из-за этого, с этим я давно смирилась. А из-за того, что она сделала. Там, при всех этих людях. И я знаю, если ей захочется, она сделает снова.
– Я тоже могла бы поискать работу, – говорю, игнорируя ее вопрос.
– Какую работу, Айза? – раздражается она.
Безостановочная трескотня швейной иголки возобновляется.
– Не знаю, какую-нибудь.
– На работе работают, а не считают ворон.
– Я не считаю ворон, – говорю шепотом и выскальзываю из комнаты, прикрыв за собой дверь.
В коридоре второго этажа тёплый желтый свет, а за окном в конце коридора – первый снег.
В доме так тихо, будто все вымерли, хотя на часах только шесть вечера.
Спускаюсь по лестнице, заглядывая в гостиную. Там тоже никого. Из кухни тянет чем-то невообразимо вкусным. Свернув направо, подхожу к двери, ведущей в подвал. За ней деревянная лестница и яркий синеватый свет электрических ламп. Спускаюсь по ступенькам и толкаю первую дверь направо. Здесь есть ещё одна, но что за ней я не знаю.
Задержавшись на пороге, оглядываю просторное помещение.
Кусаю губу, проходя внутрь, и двигаюсь вдоль стены.
Это спортзал. В одном углу куча всяких штанг, тренажеров и боксерская груша,
Припадаю плечом к стене, и весь остальной мир перестаёт для меня существовать.
Поднеся к губам кулак, прикусываю его, чтобы сдержать рвущийся из глуди смех, но он всё равно прорывается вместе с воздухом.
Боже!
И это урок самообороны?!
– Дышать не забываем… – командует Максут, подняв на меня глаза.
Я чувствую, как все, от чего я избавилась, пока добиралась сюда, возвращается с новой силой. Только теперь приправленное диким трепетом моего нутра.
Его голос отражается от стен. Они улыбаются, его глаза, как и их хозяин.
Он стоит, слегка расставив ноги и сложив на груди руки. Одетый в свободные спортивные шорты, кроссовки и… майку без рукавов… Я вижу его рёбра! И его бицепсы. Они рельефные, как гранит. Мне стыдно, так стыдно. Но глаза сами падают на то место, которое в его теле предназначено для продолжения человеческого рода. Свободная ткань шорт топорщится в этом месте, и мне становится жарко, как в аду!
Мне стыдно вдвойне, потому что пока я это делаю, у его ног в неимоверных потугах отжимается куча ребятни разных возрастов!
Девочки, мальчики и один совсем крошечный карапуз.
Их лица кривятся, на лбах пот.
Две женщины, стоящие рядом, тоже улыбаются, прикрывая рты руками.
– Закончили, – хлопает Максут в ладоши.
Дети неуклюже поднимаются на ноги, красные и возбуждённые.
– Повторяем упражнение, – объявляет он, – толкнул-сместился, толкнул-сместился…
Девочка с длинным растрепанным хвостиком начинает скакать вокруг него, а потом с рычанием толкает ладонями в живот. Он отскакивает, поддаваясь, ведь всё равно, что пихать гору!
– И в сторону!
Она снова несётся на него, толкая, а потом ловко отскакивает. И опять. Его огромное тело двигается упруго и ловко, мышцы на икрах перекатываются. На его губах играет улыбка. Все это выглядит так, будто он, черт возьми, дурачится. Но это не так!
– Команду! – требует Максут, ловко лавируя вокруг малышки.
– Стой! – врезаются в его живот детские ладони.
– Громче! А то мама не услышит! – с рычание подстёгивает он.
Облизываю губы, улыбаясь и дергаясь.
– Стооооой! – верещит она, пихая его со всей силы.
– Сильнее!
– Стоооооой!
– Я тебя не слышу!
– Стоооооооооооооой!
Обессиленный ребёнок шлёпается на пол, а на его место приходят другие.
И теперь они начинают скакать вокруг него все вместе.
– Толкаем! Сильнее!
– Стой!
– Стооооой!
– Стоооооой!
Раздавая указания, он гоняет их по рингу, заставляя отталкивать свои руки, прятаться за свою спину, орать “помогите”.
Все это заканчивается тем, что дети валяются вокруг него, как сбитые кегли. Утирающие красные вспотевшие лица и похожие на маленьких воинов, вышедших из смертельной битвы.