Возмужание

Гнатюк Валентин Сергеевич

Взрыв смеха привёл кузнеца в некоторое смущение, но лишь в первые мгновения. Широко заулыбавшись, Молотило громко похвалил:

– Ладно сработали, мужики, ежели я на своих двоих в ловушку угодил, то печенеги на скаку и подавно!

Вокруг шумели ельники и дубравы, на полянах колыхались цветы, гудели пчёлы, выводили заливистую песню цикады, порхали быстрокрылые стрижи и ласточки – всё жило, щебетало, пело и плодоносило. Не верилось, что совсем скоро это мирное поле жизни станет полем разорения и смерти.

Кузнец Молотило, справившись с делами, лежал на спине, раскинув руки, и покусывал сладкую травинку. Ему, прокалённому пламенем кузнечного горнила, летнее

солнце не казалось жарким, а походило на ласковое прикосновение жены, когда она была в добром настроении. Эх, жить бы так и радоваться труду своему ковальскому, жене норовистой да дочери любимой. И откуда взялись эти проклятые печенеги, что им в своих землях не сидится? Неужто награбленное добро краше того, что честным трудом заработано? Вот и нынче, чтоб отвадить захватчиков, потрудиться придётся. Только кровавая это работа, грязная и тяжёлая, горше которой на свете не бывает. Ну, так что ж, возразил сам себе Молотило, кому, как не мужикам, положено самую тяжёлую работу делать, не жёнам ведь!

– Слышь, Молотило, а правду рекут, что ты своим топором шапку с десяти шагов надвое разрубить можешь? – услышал он голос долговязого рукомысленника.

– Ну? – буркнул кузнец, недовольный тем, что его потревожили.

– Покажи, а, Молотило?

– Отстань! – досадливо отмахнулся кузнец, повернувшись спиной к назойливому соседу. И тут узрел вдали клубы густого белесого дыма.

Дозорные тоже заметили их и затрубили сигнал к построению.

– Эх ты! – укорил кузнец долговязого. – Последние мгновения мирной жизни испортил! – И потянулся за шеломом.

Вытянувшись полками, русские рати перегородили всё большое поле. Стали крепко, воткнув в землю острые окованные концы своих червлёных щитов и выставив вперёд копья. Впереди выстроились лучники.

С полуночи уже нарастал гул – это приближалась печенежская конница.

Живая лавина из людей и коней с гиканьем и воплями, перемалывая землю копытами, неслась на безмолвно замершие шеренги ратников, приближаясь с неимоверной быстротой. Строй нападавших был неровен, – кто-то вырвался вперёд, кто-то приотстал, но все степняки были преисполнены решимости единым махом смести неожиданно возникшую преграду и, не останавливаясь, пронестись к самым киевским стенам и яростным штурмом одолеть град, в котором осталось мало защитников. Поблёскивающие на солнце кривые печенежские клинки казались бесчисленными зубьями в пасти какого-то чудовища, вознамерившегося поглотить русов.

Опьянённые сумасшедшей скачкой и жаждой лёгкой победы, с раздутыми ноздрями и перекошенными в едином крике потными лицами под отороченными мехом шапками, степняки летели на своих выносливых лошадях, размахивая искривлёнными мечами и ощущая только свист ветра в ушах. Живая лавина, несущая смерть, подобно огненной лаве из вулкана, что может остановить её? Пешие ратники с копьями? Да разве это преграда несущемуся потоку?

Но в этот миг запели в воздухе меткие стрелы русичей, бившие дальше лёгких луков кочевников, и первые печенеги стали падать на землю. Однако лавина не замедлила своего бешеного лёта, а навстречу русам полетели печенежские стрелы, застучав по шеломам и червлёным щитам.

Лучники, будто песок сквозь пальцы, протекли меж рядами ратников и стали сзади. На поле остались лежать те из них, кого сразили печенежские стрелы. Теперь, уйдя под защиту ратников, лучники продолжали разить врага, и степняки падали чаще, но живой вал продолжал катиться, почти не теряя скорости.

Когда вражеская конница преодолела уже большую часть поля и приблизилась к русам, вдруг будто кто невидимый разом полоснул по ногам

передних печенежских коней. Спотыкаясь на полном скаку, лошади стали падать, а всадники при этом вылетали из сёдел, как камни из пращи. Это конница наскочила на схороненные в траве ямы-ловушки и вбитые в землю острые колья. Тяжёлые конские тела, извиваясь от боли, придавливали седоков. Иные кочевники вскакивали, но тут же падали от метко пущенных стрел. Некоторые и вовсе оставались лежать распластанными на земле, потому что острые колья пронзали их насквозь. Прочие из оставшихся в живых печенежских воинов попадали под копыта своих же наступающих шеренг. Стоны, вопли и лошадиное ржание понеслись над полем. Следующие ряды были вынуждены замедлить свой бешеный гон. Потеряв часть скорости, печенежская конница врезалась в молчаливые шеренги русской пехоты.

Затрещали копья, забились в агонии смертельно раненные люди и кони. Затем булат скрестился с булатом – это лишившиеся копий ратники извлекли свои топоры, мечи, булавы и кистени. Печенеги накатывали волнами, – едва одна разбивалась о спаянные шеренги ратников, как налетала вторая, третья… Кочевникам казалось – ещё несколько отчаянных ударов, и они прорвут живой частокол, за которым – вожделенный град Киев, полный всего, к чему они так стремились, – злата, серебра, красивых славянских женщин и сильных умелых мужчин, которые так высоко ценятся на торжищах рабов.

Пробивая брешь в центральной обороне ратников, печенеги ещё не знали, что Свенельд и Святослав со своими дружинами уже вышли им в тыл и огромным полумесяцем охватывают зады.

Между тем над землёю заполыхала вечерняя Заря, окрашенная в густой багрянец, будто земля не смогла выпить всю кровь, пролитую в нынешней тяжкой битве, и часть её выплеснулась аж на небо.

Печенеги отошли, наступила ночная передышка.

О том, что русы замкнули их тьмы в своё знаменитое Перуново коло, кочевники узнали на следующий день, когда в своём тылу, у леса, столкнулись с дружиной Свенельда. Это было весьма неприятной неожиданностью. Тогда печенежское левое крыло ринулось в другую сторону, к Непре, но там вынуждено было скрестить свои мечи со Святославовой дружиной.

Поняв, что сзади путь перемкнула конница русов, представлявшая серьёзную угрозу, печенеги с удвоенной силой насели на ратников, чьи шеренги сильно поредели за прошлую схватку.

Вновь загремела жестокая сеча, и опять гибли русы и печенеги, и Мара с Ямой собирали кровавую жертву, а Жаля с Горыней рыдали над умершими. И Перуница несла павшим ратникам Рог Славы, наполненный живой водой вечной жизни, поскольку они отдали свои животы за Киев и землю русскую.

А коло неумолимо сжималось, всё теснее замыкая врага в смертельные объятия. Печенеги сделали попытку прорваться назад и, развернув конницу, стремительно помчались к полуночи, где вступили в жесточайшую схватку с русскими дружинами. Битва длилась до позднего вечера, но тьмы Свенельда и Святослава не отступили ни на пядь, а, напротив, потеснили противника, заставив его отойти и провести ночь в тяжких размышлениях.

Едва летний Хорс в третий раз поднялся над полем битвы, рога опять затрубили к бою. Ратники, измученные за два дня жесточайших сражений, занимали места в сильно поредевшем строю. Те, кто был ранен, но ещё мог держать оружие, становились сзади, наиболее сильные шли в передовые шеренги.

– Крепко, видать, Святослав со Свенельдом печенегам хвост накрутили, а, кияне? – пробасил седой десятский. – Теперь держись, мужики, сегодня они втрое злее драться будут!

– Это почему? – спросил молодой ратник с жёлтыми, как солома, волосами.