Вознесение
Шрифт:
Я глубоко вздыхаю и молчу. К чему сотрясать воздух? На подоконник садится чайка. Наклоняет голову, смотрит на нас с любопытством, а потом вспархивает белой тенью.
— Так вот, там написано, будто бы все остальные члены аттестационной комиссии выразили несогласие по поводу вашего возвращения на прежнюю должность — на том основании, что вы недостаточно оправились после пережитого вами потрясения. Психологически, заявили они, вы были не готовы к тому, чтобы возобновить столь ответственную и нелегкую работу, и рекомендовали вам взять шестимесячный отпуск по состоянию здоровья. Однако доктор Сулейман отменил это решение и поддержал вашу кандидатуру на
Тишина. Нам обоим есть о чем подумать. Шелдон-Грей выжидающе на меня смотрит. На стене тикают часы. Восемнадцать минут одиннадцатого. Слежу за секундной стрелкой, а в голове галопом проносятся мысли. Проблема денег — точнее, их отсутствия — мгновенно разрастается до угрожающих размеров. По словам моего адвоката, страховую выплату еще ждать и ждать. Неужели один-единственный просчет лишит меня всяких шансов найти работу? В десять девятнадцать, по-прежнему ощущая на себе его взгляд, я говорю:
— Хорошо. Заберу свои вещи и уберусь с глаз долой.
Как ни странно, вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением, Шелдон-Грей встревоженно напоминает:
— По условиям контракта у вас есть еще месяц. Скажите спасибо, что я не начинаю немедленное дисциплинарное расследование.
— Обвинения слишком серьезны, — говорю я, почувствовав преимущество. — Терапевт, нарушивший профессиональную этику, бросает тень на все учреждение. Конечно же вы дадите ход этому делу? — Глядя, как он терзает свои манжеты, усиливаю нажим: — Или быть может, в вашем учреждении не хватает врачей? Доктор Эхмет в Турции, и, если не ошибаюсь, в Оксмите кадровая проблема стоит весьма остро?
— Даю вам четыре недели, — бросает он и, разобравшись с манжетами, вдруг вспоминает о том, что некие бумаги на его столе требуют немедленного внимания. — Да, надеюсь, рекомендательного письма вы не попросите. Ибо, поверьте, на этот раз фактор сочувствия никакой роли не сыграет.
Начальство сказало свое веское слово. Разворачиваю кресло к двери.
— А до того момента, — сообщает он моей удаляющейся спине, — с Бетани Кролл поработает кто-нибудь другой.
С дымящимся на пассажирском сиденье ужином из индийского ресторана подъезжаю к дому Фрейзера Мелвиля, где по причине отсутствия элементарных колясочных удобств мне приходится бывать только изредка. Жилище физика — таунхаус недалеко от порта — внутри украшено огромными потертыми картами, черно-белыми снимками всевозможной флоры за авторством хозяина и изображениями природы в самых драматичных ее ипостасях: закаты, потоки расплавленной лавы, гремящие водопады. Как и в его кабинете, здесь царит художественный, интеллигентный хаос — беспорядок, порожденный человеком, который так увлечен своими многочисленными интересами, что все время забывает позвонить в агентство и договориться о помощи по дому. Сегодня он бледен и молчалив. Ковыряясь в содержимом ресторанных коробок, мы не обменялись и парой слов. Задать ему самый насущный вопрос я не осмеливаюсь, потому что ответ написан у него на лице.
— Отклики коллег я распечатал, — говорит он наконец, кивнув в сторону буфета. — Если их можно так назвать.
Подъезжаю поближе, беру стопку бумаг. Семь посланий, по одному на страницу. «Дорогой Фрейзер, — пишет первый корреспондент. — Ваше письмо меня немало позабавило, и я даже переслал его Джуди, которая вечно твердит: дескать, вы, ученые, начисто лишены чувства юмора. Отличная шутка! В общем, с нетерпением жду новостей от вашего таинственного оракула и поставлю
С наилучшими пожеланиями, Кеес.
P. S. Раз уж вы спрашиваете, по моим оценкам вероятность циклона в Мумбай в указанный вами день составляет 5380: 1».
Второе письмо:
«Уважаемый доктор Мелвиль! Примите мои глубочайшие соболезнования в связи с недавней кончиной вашей матери. О случившемся я узнал от ваших коллег, когда позвонил вам сегодня в офис. Все мы в нашем центре сочувствуем вашему горю и надеемся, что вы скоро оправитесь. От себя лично прибавлю: я хорошо помню, как потрясла меня смерть отца. Несколько месяцев я был сам не свой…»
Третье:
«Фрейзер, милый! Привет тебе из Арктики! Если ты искренне полагаешь, что в этих твоих «предсказаниях» есть какой-то научный смысл (а судя по тону твоего письма, так оно и есть), это большая профессиональная ошибка с твоей стороны, независимо от того, прав твой «источник» или нет. Как друг и бывшая жена, сделаю тебе ту услугу, которую, надеюсь, ты сделал бы для меня. Советую тебе, милый Фрейзер, оставить эту тему. У тебя прекрасная репутация в своей области. Зная, какими усилиями ты заработал себе имя, уверена: ты и сам уже усомнился в своих выводах. В любом случае даю тебе честное слово, что дальше меня это не пойдет. Я прекрасно понимаю, как тяжело тебе после смерти матери…»
— Хуже всего те, кто вообще не ответил, — говорит Фрейзер Мелвиль безжизненным тоном. — Ибо я в точности знаю, что они подумали и что повторяют между собой. Выплясывают на останках моей репутации.
— Жалеешь.
— Нет. Да. Если Бетани права — нет. Если ошиблась — да, естественно. Придется мне объявить себя невменяемым. Психоаналитик у меня уже есть.
— Арт-терапевт.
Он скорбно улыбается:
— Убогому все сгодится.
Через пару дней он звонит мне и заявляет ликующим голосом:
— Она предсказала, что пятого будет наводнение в Бангладеш, и оно случилось. А теперь на Мумбай надвигается циклон, и доберется он предположительно завтра. Точь-в-точь как написано в ее дневнике. Тринадцатое сентября. Она знала за месяц, а то и больше. Ни одному метеорологу такое не под силу.
— Чувствуешь себя отмщенным?
— А ты нет?
— Нет, — выбираю я, представив, как Бетани жует свою зеленую жвачку и триумфально потрясает кулаком, словно ей достался приз. — Мне просто противно. И еще я чувствую себя… виноватой, что ли.
Разослал всем еще по письму, насчет Гонконга и Самоа, однако надежды мало. Все или считают меня кретином, или завидуют: думают, я изобрел какой-нибудь небывало чувствительный прибор.
Через несколько дней после того, как циклон утихомирился, унеся свыше трехсот жизней, я приезжаю к Фрейзеру Мелвилю.
Он молча открывает дверь. За эти дни он похудел, одежда висит на нем мешком. Физик не нагибается меня поцеловать и ничем не показывает, что рад меня видеть. Отчуждение между нами растет, и, кажется, он утаивает от меня нечто существенное. По телевизору показывают уже известные мне новости. Гонконг охвачен огнем. Из-за взрыва газа рухнул небоскреб, восемьдесят человек убито. Сотни других погибли, когда в рыбацкую деревушку ударила молния. Начавшийся пожар, мгновенно раздутый тропическим бризом, перебросился на сухой как спичка лес вокруг пика Виктория. Сейчас там вечер, и показанный сверху город похож на оранжевое пятно посреди Южно-Китайского моря. На другом берегу, в Коулуне, тоже бушуют пожары, вспыхнувшие из-за утечек газа.