Возрождение
Шрифт:
– А если голов лишитесь? – Участковый не выпускал их. – Черт с ними, с головами, вам они, пустые, все равно не нужны, – если вам руки-ноги поотрезает? Вот что. Если хотите, чтобы не сказал, хватит вам тут кататься, собирайте, кого сможете, и делайте горку вон там, – он кивнул головой за дома, – где пруд был.
– Мы давно хотели! – оскорбленно вскинулся разговорчивый. Алешка же, видимо, поняв, что лупцовки дома не будет, поддержал товарища:
– Вы же сами говорили, сколько раз все мальчишки к вам ходили, – нельзя, потому что лес близко и там
– Было опасно. – Участковый отпустил их, поправил теплую куртку. – А теперь там новую очередь под теплицы строить будут, завтра начнут. Стройка вас прикроет. Сделаете?
– Сделаем! Мы всех соберем! Приходите глянуть, такая горка получится! Мы давно думали! Только негде было! – начали перебивать друг друга мальчишки.
– Сначала сделайте, потом хвастайтесь, – отрубил участковый. И добавил: – А с отцом я поговорю, Алексей. Он что, пьет еще?
– Бросил давно! – почти яростно вступился мальчишка. – Да и что ему сейчас пить-то? У них на коровнике нелады постоянные, он просто злой все время на это, не надо его отчитывать!
– Поговорю, поговорю. Ну… – Он кивнул мальчишкам и зашагал по улице.
Ребята сдвинули головы ближе и азартно зашептались. Даже не посмотрели на прошедших мимо Славку с Борькой.
Служба участковых подчинялась поселковому Совету, не витязям. Как правило, в ней остались бывшие федеральные полицейские, для кого на самом деле слово «долг» имело высокое значение. Их было мало, но ведь и «поле работы» резко сократилось. Пожалуй, о каждом из этих людей можно было снять или написать комедию, боевик, драму – все, что угодно.
– А я с горки никогда не ездил, – сказал Славка неожиданно для самого себя и недовольно нахмурился.
– Брось, – недоверчиво посмотрел на него Борька.
– А негде было. Я же в большом городе жил. Там зимой мэрия вообще устраивала разные такие вещи, но мама боялась меня отпускать… а, черт! – Он ударил себя перчаткой по губам, сплюнул в сугроб и огрызнулся на Борькино «А я…»: – Хватит! Идем скорей, холодно!
Но мальчишки не ускорили шаг, несмотря на призыв Славки. Им было… нет, не страшно. Им было очень тяжело. И Славка сказал, когда они молча и медленно прошли еще с десяток шагов:
– Иди назад. Я первый вызвался. Чего двоим…
Борька остановился. Было видно, что он готов повернуть. Но потом – помотал головой и вздохнул:
– Нет. Вместе пойдем, – и сердито опередил открывшего было рот Славку: – Заткнись! И так тошно. Не… это… Не искушай.
Они прошли еще с десяток шагов и остановились около поворота к небольшому домику – из тех, что собирали сейчас из готовых панелей по каким-то норвежским чертежам. Дома были тесными, но теплыми и достаточно удобными, а на большее пока никто не рассчитывал. Тропинка к дому была расчищена, около калитки сидел настороженный мохнатый пес. При виде остановившихся мальчишек он трижды сигнально гавкнул.
Никита жил здесь. Точней, тут жила его мать. Мужа себе женщина так и не нашла (и не искала особо), поэтому и детей – ни родных, ни взятых на воспитание –
А она просто у него была. Мама. И он у нее был.
Был.
Мальчишки переглянулись, не в силах сделать еще шаг. Если честно – они бы, наверное, ушли. Может быть, даже убежали бы. Этот груз слишком тяжел, невыносим, и каждый цеплялся сейчас отчаянно за мысль, что такие вещи сообщают витязи, а они… они же никто. Они даже не кадеты. Так что же… но тут дверь отворилась.
– Я знаю, – вышедшая на низкое крыльцо женщина улыбалась. Не вообще, это было бы страшно, а стоящим у калитки мальчишкам. – Я знаю все. Уже знаю.
– Ну… – Славка переступил с ноги на ногу. – Вот. Мы пришли, чтоб сказать, – и толкнул Борьку. – Идем, Борь.
– Да, мы пойдем, – быстро согласился тот. – Мы все… Пойдем.
Они попятились, чудом не падая со ступенек. И вздрогнули, услышав голос матери Никитоса:
– Боренька, Славик… куда же вы? Вы не уходите. Заходите, заходите…
– Нам вернуться надо… – начал Борька слабо возражать, но женщина ответила неожиданно уверенно:
– Я договорюсь… Бобка, пропусти.
Пес привстал, вильнул хвостом и дал открыть калитку…
…Тетя Оля уложила их на широкой модерновой кровати, которая казалась чужой в пустом доме, а сам маленький дом казался сейчас просто огромным… А одеяло – большущее, деревенское, ватное – словно бы принадлежало еще одному миру, оно не подходило кровати и дому, как сами они не подходили друг другу.
Для Никиты дом – это было место, где живет мама. А для нее домом был сын. Поэтому несоответствия такие не замечались. Тогда. А теперь?
Славка подумал об этом, перед тем как уснуть. А Борька уснул мгновенно, едва лег.
Они очень долго говорили с тетей Олей, и Славка нет-нет, да и ловил себя на мысли, что это дико. Тетя Оля улыбалась, даже смеялась. И Никиту вспоминала так, словно он вот-вот придет. Это тоже могло быть страшно… но она попросила обоих мальчишек прийти на погребальный костер, и от этих ее слов Славке стало легче, и он видел, что и Борька тоже расслабился. За окном домика все завывала и завывала пурга, а они сидели, разговаривали о разном, пили липовый чай с печеньями (это для Никитки было, но ему уже не надо, спокойно пояснила тетя Оля)… и не заметили, как сперва начали поклевывать носами, а потом словно бы сами собой остались ночевать. Они вообще-то не хотели делать этого, хотя тетя Оля сходила и принесла записку-разрешение – главным было завтра утром появиться на построении. Но потом решили остаться. Просто переглянулись и согласились.